по всему Амуру японцев, и публично и принародно приговорили к высшей мере социальной защиты — и шлепнули. Так что были они вместе с Лазо в Николаеве, и вышло, что Лазо при этом — герой, а Тряпицын — разбойник и жук навозный. А с ним и вся его банда. Ведь их-то японцы не выпустили, а истребили под ноль. Так что в Николаеве тогда живых практически никого не осталось. Местных ограбили и убили тряпицынцы, самих бандитов порешили японцы, а с ними и всех, кто выжил, так как японцы сочли, что выжившие в убийствах японских колонистов тоже принимали участие. В живых остались только китайцы, которые уплыли на кораблях своей речной флотилии Чжан Цзолиня. Долго на месте Николаева была огромная выгорелая пустошь, но потом, дабы хорошее место не пропадало, рядом с гигантским пожарищем построили новый город и назвали его Комсомольск-на-Амуре, но все равно старые шаманы по сей день думают, что такие трагедии просто так не проходят и место то не хорошее, ибо очень много там душ, в могилах не упокоенных.
А еще японцы, озверев от того, что приходится им уходить из Хабаровска, напали на наш северный Сахалин и истребили там всех русских. Сахалин всегда был нашей каторгой, и лихих людей после отбытия срока накопилось там предостаточно. Японцы же по аналогии с бандой Тряпицына решили, что такие же каторжане опасны для японских колоний на юге острова и, напав на наших, перерезали всех, кого встретили.
Вот тогда-то и появился договор с японцами — Карахана, по которому Советская Россия отказывалась от всех наших интересов в Китае, включая КВЖД, в японскую пользу, а японцы за это обязаны были уйти из Николаева, с северного Сахалина и из Хабаровска. Этот договор был ужасен: тогда многие думали, что Карахан его заключил, наблюдая за расстановкою сил по глобусу. Мол, японцы сидят в Хабаровске и Николаеве, вся долина Амура под ними, они захватили нашу часть Сахалина — пора сдаваться. А то, что Николаев стал пепелищем и японцы уходят из района Хабаровска, в Москве было не видно, вот и был подписан сей пораженческий договор. Однако потом уже выяснилось, что Карахан принимал участие в первой русской революции на японские деньги и поэтому стал японским шпионом. Когда самураям стало понятно, что им вот-вот придется бежать из Хабаровска, они заставили Карахана подписать этот безумный договор, которым нам япошки потом всю жизнь в морду тыкали. Ну, что с него взять — иудино племя, все был готов кому угодно отдать, что не его предками добыто.
К счастью, зона КВЖД в те дни была вовсе не под нами, хоть там и числился главным наш Хорват, а под китайским генералом Чжан Цзолинем. Он сказал японцам, что они могут подтереться этим договором, ибо он — власть в Маньчжурии, а русские тут никто и звать их никак. Так что японцы тогда и из Хабаровска ушли, и вместо КВЖД — рукавом лишь утерлись. Правда, и Хорват в те дни подал в отставку, и его у нас здесь ждала почетная пенсия. А новых руководителей на КВЖД мы назначали теперь по разрешению Чжан Цзолиня, который заключил с нами новый договор: КВЖД теперь принадлежала Китаю, но управлялась теперь советскими работниками, потому что у китайцев все равно управлять ей было некому. Да и незачем. Генерал Чжан Цзолинь заявил, что ему все равно, кто управляет дорогою, лишь бы сорок процентов от прибыли КВЖД шло прямо в его карман. А кто там руководит — красные или белые — ему без разницы.
Теперь, как только исчезла японская «прокладка» между красными войсками в районе Владивостока и белыми в районе Читы, и началась последняя часть Гражданской войны в наших краях. Дед мой был паровозных дел мастером, членом партии и командовал рембригадой. Поэтому он наши красные бронепоезда ремонтировал и даже пару раз принимал участие в боях на бронепоезде № 9 в сражениях под Волочаевкой. Это был небольшой бронепоезд — все время ходил сзади тяжелого бронепоезда № 8, на который и пришлись самые серьезные перестрелки, и был он скорей поездом техпомощи, который подвозил к бронепоезду № 8 снаряды и путь сзади основного бронепоезда ремонтировал, чтобы белые рельсы не разобрали и бронепоезду № 8 можно было в случае чего назад отступить, если вдруг станет уже совсем жарко. Но все равно в тех боях мой дед, получается, самолично участвовал. Я не знаю, участвовал ли в тех боях мой отец, но, будучи главным механиком в паровозных войсках Чжан Цзолиня, он по контракту с белыми занимался починкой и подготовкой к боям белых бронепоездов: «Каппелевца», «Волжанина», «Дмитрия Донского» и бронепоезда № 4. Так что в те дни 1921–1922 годов мои дед и отец занимались одним делом, но по разные стороны фронта. Дед потом мне рассказывал, что когда узнал про то, что отец мой все это время готовил белые бронепоезда, то пил потом всю неделю. Хоть и не пил серьезно, ибо для монгола запить — смерти подобно. У нас биохимия другая, нежели чем у русских, монголы спиваются просто стремительно. Однако потом отпустило его, ибо сказал он себе, что служил мой отец все же не белым, а контракт есть контракт. А Гражданская война потому и зовется так, что сын поднимает оружие на отца, а брат на брата. На этом и успокоился, хотя, по правде говоря, известие это шибко его подкосило, так как не ожидал он, что жизнь выкинет с нашей семьей такой фортель. Особенно когда оба они были партийные и оба — за революцию. Вернулся он тогда домой и года не прожил: пил, по сыну грустил, все ходил вокруг обгорелого остова своего «Байкала», искал из старой команды тех, кто в Гражданскую выжил, мечтал снова собрать команду и отремонтировать «Байкал», чтобы опять на нем в Байкал выйти. Потом умер, и лишь после смерти его мы «Байкал» распилили и на металлолом продали.
А мама у меня в Гражданскую умерла от «испанки», я и не помню ни ее, ни отца, воспитывали меня родственники, и, когда дед вернулся с войны, считался я сиротой — хоть отец мой и жил тогда у китайцев.
Я не знаю, как там и что, почему отец мой оказался в Китае — по слухам жил он там с одной китаянкой, и есть у меня, стало быть, не только бурятские, но и китайские братья и сестры. Может быть. Как бы ни было, в Китае он хорошо рос в
