Тем временем между Феликсом и его ученицей установился определённый ритуал. Он приходил ровно в два часа, и Катрин препровождала его к хозяйкам. Затем следовал обмен любезностями, фразами о погоде и успехах Сесиль, после чего фрау Жанрено извинялась и иногда уезжала: Феликс слышал, как старая коляска поскрипывала, откатывая от дома. Однако в большинстве случаев она просто удалялась в свою комнату, где вязала или писала бесконечные письма-сплетни, которые были тогда в моде.
В гостиной начинались уроки игры на фортепьяно, и каждый раз, когда она прерывалась, в дверь заглядывала Катрин.
— Видите ли, — как бы извинялась Сесиль, — она была со мной с моего рождения и считает, что должна за мной наблюдать.
— У меня есть старый слуга Густав, который немного похож на неё.
— Уроки игры на фортепьяно особенно подозрительны, потому что два года назад прекрасно воспитанная молодая леди, моя подруга, убежала из дома со своим учителем музыки.
Спустя несколько дней она спросила:
— А ваш отец знает о том, что вы даёте уроки игры на фортепьяно, вместо того чтобы заниматься его делами?
— Герр Ротшильд написал ему, что я должен на некоторое время задержаться, но даже если бы он и не написал, я бы не мог сейчас уехать отсюда.
Она бросила на него взгляд через плечо:
— Почему?
— Потому что я не могу даже помыслить о том, чтобы уехать от вас.
Слова упали в тишину комнаты, как камешки в пруд. Она осталась невозмутимой.
— Я не хочу, чтобы вы уезжали от меня, — еле слышно проговорила она.
Внезапно они оказались в объятиях друг друга.
— Значит, вы меня любите? — прошептал он.
— Вначале нет. Я думала, что вы просто развлекаетесь с глупой провинциалкой. Но когда я увидела, как вы час за часом сидите на этой скамейке, вы мне начали нравиться. Пошёл дождь, а вы не ушли. — Они говорили, сблизив губы и глядя в глаза друг другу. — В тот день я влюбилась в вас.
— Это было почти три недели назад. Почему же ты ничего не сказала?
— Я хотела быть уверенной.
— А теперь?
— Теперь я уверена. Я буду любить тебя до конца моей жизни.
Глава четвёртаяФеликс отодвинул нотный лист, который исписывал, опустил перо в чернильницу и откинулся в кресле. Он сцепил руки за головой — его фамильный жест, когда его пронзила мысль о том, что, хотя он был женат уже девять месяцев, только теперь он почувствовал себя действительно женатым человеком.
Брак является, помимо всего прочего, состоянием ума. Он не чувствовал себя женатым во время их медового месяца, не говоря уже о свадебной церемонии во французской церкви Франкфурта, когда смотрел на Сесиль как на полную незнакомку. Он даже не чувствовал себя женатым в течение первых нескольких месяцев в Дюссельдорфе.
А теперь вдруг почувствовал.
Это было сложное, неуловимое чувство, однако очень реальное. Например, ему нравилась тишина дома в этот воскресный день. Это был ничем не примечательный дом, хотя из его окна открывался прекрасный вид на Рейн. Сесиль выбрала его после долгих колебаний, поскольку он не был ни слишком большим, ни слишком скромным — как раз то, что нужно для молодого герра директора Дюссельдорфского оркестра. Феликс, конечно, готов был снять первый попавшийся дом, который был им показан, — огромный особняк с архитектурными излишествами, принадлежащий бывшему бургомистру, и это было бы совершенно неправильно, жестом тщеславия... Ему нравилось убранство кабинета с фортепьяно в углу, портретом его отца над камином и яркими цветастыми шторами, которые Сесиль сама выбирала, сшивала и вешала. Ему нравилось знать, что Катрин и Густав были где-то поблизости, возможно на кухне или в буфетной, бранясь, как кошка с собакой, о том, кто выше в социальном и финансовом отношении — их хозяйка или хозяин. Но больше всего ему нравилось, что Сесиль находится наверху, в их спальне, склонившись над маленьким секретером из красного дерева, и пишет одно из бесконечных писем своей дорогой maman. Его наполняло счастьем одно сознание того, что она рядом, что он может позвать её и сразу же услышать её голос. Ему нравилась перспектива ужинать с ней вдвоём сегодня вечером, простая, хорошо приготовленная пища. Они будут болтать и смотреть друг на друга через залитый светом свечей стол, и она будет аккуратно одета и причёсана, красива и похожа на леди, а он будет гордиться тем, что она его жена.
Вот что значит чувствовать себя женатым. Ты внезапно обнаруживаешь, что получаешь удовольствие от пустяков, о существовании которых даже не знал. Это была тихая радость, и она оставалась с тобой весь день, всю жизнь. Чувство стабильности, надёжности. Уверенность в том, что ты достиг гавани, нашёл решение — единственное решение проблемы смысла жизни.
Это трансформировало мышление. То, что он делал раньше, вдруг стало казаться ему нелепым, абсурдными действиями какого-то младшего и глупого брата, поведение которого он не вполне одобрял. Например, трудно было поверить, что менее двух лет назад он шёл за ней в сырную лавку, а потом смотрел на её окно, воображая волнующие и бессвязные картины. Да у ребёнка больше здравого смысла!.. Но ведь влюблённость — это вид умственной спячки, прекрасное безумие. Становишься идиотом, безобидным, безответственным идиотом, глазеющим на окна и звёзды.
В ретроспективе весь франкфуртский эпизод имел оттенок нереальности, привкус оперетты. Бал у сенатора Сушея: «Вы прекрасно танцуете, фрейлейн Жанрено» — «Благодарю вас, герр Мендельсон», — первые официальные визиты в гостиную Жанрено, уроки музыки для отвода глаз, когда Катрин заглядывала в дверь каждый раз, когда игра прекращалась, осторожное подшучивание, ритуальные жесты провинциального ухажёра. А позднее в Берлине был трудный момент, когда он должен был встретиться с Ниной. Но ему повезло. Он сразу почувствовал, что с ней что-то не то. Нина, обычно такая весёлая, жизнерадостная, казалась смущённой и, разговаривая, отводила глаза в сторону. И вдруг бросилась к нему и, рыдая, пролепетала: «Феликс, я не могу выйти за тебя замуж, я влюблена в другого!» А он, утешая её, старался выглядеть убитым, умолял всё ему рассказать. Бедная Нина, комкая носовой платок и заливаясь слезами, описала, как познакомилась с Артуром Риманом, молодым архитектором, и потеряла голову. «Ты когда-нибудь простишь меня, Феликс?» Конечно простит, разве он не хочет, чтобы она была счастлива?! И он, конечно, переиграл роль обманутого, но великодушного жениха, и она начала жалеть его и через две минуты разрушила его позу, выведала его секрет, и вскоре оба смеялись и плакали на плече друг друга, как двое влюблённых идиотов, какими они и были на самом деле.
Отец был великолепен. Конечно, он огорчился, но воспринял всё с пониманием и мудростью. Он сразу заговорил о трудностях, возникающих из-за различия в религиях. «Понадобится время, Якоб. Ты должен быть терпелив. Потребуется деликатность и savoir-faire, чтобы сообщить эту новость твоей матери и бабушке. — Отец любил щеголять знанием французского и иногда вставлял французские словечки, чтобы показать, что он не какой-нибудь невежественный банкир, который умеет только делать деньги. — Лучше предоставь это мне».
