Ее слова меня очень обрадовали, и я была чрезвычайно довольна своей победой. Однако мне показалось, что стоит немного набить себе цену, и потому заметила:
– Все это замечательно, леди Быстраморе, но вы же знаете, мы, юные леди – наследницы состояний, не должны растрачивать себя на мужчин, у которых состояния вовсе нет.
– Моя дорогая мисс Гальтон, – ответила она, – я в этом убеждена не меньше вашего, и уверяю вас, я ни в коем случае не стану уговаривать вас выходить замуж за человека, у которого нет ни малейшего расчета на ваше богатство. Мистера Масгроува никак нельзя считать бедным: ведь у него есть несколько сотен фунтов годового дохода, который еще может значительно вырасти, и превосходный дом, хотя в настоящий момент он требует ремонта.
– Если дело обстоит таким образом, – обрадовалась я, – то мне больше нечего возразить; и если, как вы утверждаете, мистер Масгроув действительно образованный молодой человек и умеет писать любовные письма, то, полагаю, у меня нет причин критиковать его за восхищение моей особой; хотя, возможно, несмотря на все вышеперечисленное, я все же не выйду за него замуж.
– Разумеется, вы вовсе не обязаны выходить за него, – согласилась ее светлость, – если только того от вас не потребует сама любовь, потому что, если не ошибаюсь, вы сейчас, сами того не подозревая, питаете к моему кузену нежнейшие чувства.
– Боже, леди Быстраморе, – воскликнула я, заливаясь румянцем, – как вы могли такое подумать?!
– Потому что вас выдают каждый взгляд, каждое слово, – ответила она. – Перестаньте притворяться, дорогая Генриетта, считайте меня своим другом и будьте со мной откровенны – разве мистер Масгроув нравится вам не больше всех остальных ваших знакомых?
– Умоляю, не задавайте мне таких вопросов, леди Быстраморе, – попросила я, отвернувшись, – потому что мне не следует отвечать на них.
– Что ж, милочка, – заметила она, – вы только что подтвердили мои подозрения. Но почему, Генриетта, вы стыдитесь своей горячей любви, почему не решаетесь довериться мне?
– Я не стыжусь ее, – набравшись мужества, возразила я, – и не отказываюсь довериться вам, не стесняюсь сказать, что действительно люблю вашего кузена, мистера Масгроува, и это искреннее чувство, поскольку нет ничего постыдного в том, чтобы любить красивого мужчину. Вот будь он невзрачен, тогда у меня были бы причины стыдиться страсти, которую иначе как низменной и не назовешь, если предмет ее недостоин. Но поскольку у вашего кузена такая фигура, такое лицо и такие прекрасные волосы, то почему я должна стыдиться признаться в том, что его достоинства произвели на меня впечатление?
– Моя милая девочка, – воскликнула леди Быстраморе, чрезвычайно ласково обнимая меня, – как изящен ход ваших рассуждений в подобных делах, какая потрясающая проницательность для леди вашего возраста! Ах! Как почитаю я вас за такие благородные помыслы!
– Правда, мэм? – спросила я. – Это так любезно с вашей стороны. Но умоляю вас, леди Быстраморе, скажите: ваш кузен сам признался вам в своих чувствах ко мне? Если да, то за это я полюблю его еще сильнее, ибо что за влюбленный без наперсника?
– Ах, милая, – ответила она, – вы просто рождены друг для друга. Каждое произнесенное вами слово все сильнее убеждает меня в том, что сердца ваши движутся под воздействием симпатии, ибо взгляды и рассуждения ваши полностью совпадают. Даже цвет ваших волос не очень различается. Да, милая девочка: бедный, отчаявшийся Масгроув открыл мне историю своей любви. Впрочем, он меня ничуть не удивил: не знаю, как так получилось, но у меня было нечто вроде предчувствия, что он влюбится в вас.
– Но как именно он открылся вам?
– Это произошло после ужина. Мы сидели у камина и болтали о том, о сем, хотя, сказать по правде, говорила в основном я, а мой кузен был задумчив и тих; но вдруг он прервал меня на полуслове, вскричав с театральным пафосом: «Да, я влюблен, теперь я это знаю! Меня сгубила Генриетта Гальтон».
– Ах! – воскликнула я. – Какой чудесный способ заявить о своей страсти! Придумать две столь очаровательные строчки – и обо мне! Какая жалость, что в них нет рифмы!
– Я очень рада, что вам понравилось, – улыбнулась леди Быстраморе. – Сказать по правде, Масгроув проявил большой вкус. «Так вы влюблены в нее, кузен? – спросила я. – Мне жаль вас, ибо как бы исключительны вы ни были во всех отношениях, каким бы доходом, который могли бы увеличить, ни обладали, каким бы превосходным домом, хоть и нуждающимся в ремонте, ни владели, но кто может надеяться на успех в получении руки восхитительной Генриетты, если ей уже сделал предложение один полковник и если за нее поднимал тост некий баронет?!»
– Да, так все и было, – подтвердила я.
Леди Быстраморе продолжила:
– «Ах, дорогая кузина, – ответил он, – я столь хорошо осведомлен о мизерных шансах получить сердце той, кем восхищаются тысячи, что вам нет никакой необходимости пытаться еще больше уверить меня в этом. Однако наверняка ни вы, ни прекрасная Генриетта не откажете мне в изысканном удовольствии умереть за нее или пасть жертвой ее чар. А когда я умру…»
– О, леди Быстраморе, – прервала ее я, утирая слезы, – неужели это милое создание говорило о смерти?!
– Это и правда очень трогательно, – согласилась леди Быстраморе. – Мой кузен сказал: «Когда я умру, пусть меня принесут и положат к ее ногам; и возможно, она снизойдет ко мне и уронит слезу жалости на мои останки…»
– Дорогая леди Быстраморе, – снова перебила я, – прошу, ни слова больше на эту трогательную тему. Я этого не вынесу.
– О, как восхищает меня нежная чувствительность вашей души! И поскольку я ни за что на свете не хочу ранить вас еще сильнее, я умолкаю.
– Прошу, продолжайте! – взмолилась я. Она так и сделала.
– «Ах, дорогой кузен, – ответила я ему, – такое благородное поведение должно растопить сердце любой женщины, каким бы каменным оно ни было по своей природе; и если бы божественная Генриетта услыхала ваши искренние пожелания ей счастья, то, поскольку у нее добрая душа, я не сомневаюсь, что она сжалилась бы над вашим чувством и постаралась ответить на него». Он воскликнул: «О кузина! Не пытайтесь взрастить во мне надежду такими льстивыми уверениями. Нет, я не могу надеяться порадовать этого ангела в женском обличье, и единственное, что мне остается, – это умереть». На это я заметила: «Влюбленные всегда предаются унынию, но я, мой дорогой Том, вселю в вас еще бóльшие надежды на завоевание сердца этой красавицы, чем до сих пор, заверив вас, что весь день я с пристальнейшим вниманием наблюдала за ней и не могла не обнаружить, что она лелеет в груди – хоть и сама не отдает себе в этом отчета – нежнейшее чувство к вам».
– Дорогая леди Быстраморе, – возразила я, – я об этом даже не догадывалась!
– Разве я не сказала, что вы не отдаете себе в этом отчета?
«Я лишь потому, – продолжила я, – не стала ободрять вас, сразу же сообщив вам об этом, что неожиданность только усиливает удовольствие». Он отвечал слабым голосом: «Нет, кузина, ничто не убедит меня в том, что я, возможно, затронул струны души Генриетты Гальтон, и если вы оказались жертвой самообмана, не пытайтесь обмануть и меня». Говоря коротко, милочка, у меня ушло несколько часов на то, чтобы убедить бедного, отчаявшегося юношу, что вы отдаете предпочтение ему; но когда наконец он больше не мог отрицать силу моих аргументов или подвергать сомнению мои слова, его порывы, его восторг, его экстаз я описать совершенно не в силах.
