Время от времени накатывают волны, Мэри Энн визжит и отбегает, задирая юбку, а я смеюсь.
— Как ты относишься к детям? — спрашивает она.
— В общем-то люблю. Почему ты спрашиваешь?
— Думаю, из тебя получился бы хороший отец.
— Да?
Нельзя сказать, что я хороший старший брат, но возможно, это не то же самое.
— Безусловно. Я хочу иметь много детей, — говорит она.
— Сколько именно?
— Четверых или пятерых.
— Ничего себе.
Еще одна большая волна, и нам приходится убегать от нее.
— Думаешь, это много? — спрашивает она. — Л ты сколько хочешь? — Потом, немного смутившись, продолжает: — Я не имела в виду… я хочу сказать… я вовсе не пытаюсь давить на тебя.
— Все нормально, — говорю я, обнимая ее за плечи. — Мы же просто разговариваем. Думается, одного-двоих вполне достаточно, ведь если детей больше, кому-нибудь обязательно не хватает тепла.
— Правда?
— Мне так кажется.
— Наверное, я просто не знаю. Я выросла без братьев и сестер.
Мы замолкаем, и я целую ее в губы. Волна окатывает нашу одежду, и становится холодно. Мы ненормальные — бродим по воде босиком. Еще только начало марта. Но мы делаем вид, что нам все нипочем.
Полагаю, вы ждали от меня не этой идиллической картинки. Наверное, она отличается от того, что я рассказывал вам раньше. Но знаете, со стороны все кажется таким… Ну, вы понимаете. Идеальным, что ли.
На самом деле мы были большими друзьями. Настоящими друзьями. Я очень ценил ее общество. Стоп, я не так выразился. Мне следовало бы сказать, что только ее дружбы мне уже было недостаточно.
Единственное, что нарушало эту идиллию, так это то, что разговор о детях так и остался разговором, и что-то мне подсказывало: по-другому не будет.
Наверное, это тот самый взгляд украдкой в будущее, который портит настоящее. Как говорят: знать бы тогда то, что знаешь сейчас.
Правда, это не всегда здорово.
Короче говоря, чтобы не утомлять вас, расскажу, чем закончилась наша прогулка.
Мы на всякий случай отходим от воды и садимся на песок. Уже по-настоящему темно, и разговор наш тоже становится все более мрачным.
Мы говорим о том, как часто будем писать друг другу, прикидываем, как долго будет идти почта, как скоро кончится война. Если она вообще кончится.
У меня пропадает желание писать жизнь на чистом листе, и хочется вернуть исписанные страницы. Мне вдруг приходит в голову, что прошлое было не таким уж плохим.
Мы оба слегка дрожим, поскольку промокли, но по-прежнему делаем вид, что это не важно. Что нам совсем не холодно. Потому что нам не хочется идти домой, не хочется, чтобы этот вечер заканчивался.
Я смотрю на звезды и думаю, что уже через несколько недель буду на другом краю земли. Интересно, там звезды те же, что сейчас надо мной? Если нет, это ужасно. Впрочем, я все равно не узнаю.
Об астрономии у меня смутное представление. Я никогда не представлял себе другого неба, кроме того, что раскинулось над Северной Америкой. Мне кажется, мы все видим одни и те же звезды, просто в разное время года, но о том, какие звезды я увижу, когда буду там, на новом месте, я не знаю.
Как странно, что я этого не знаю.
— Что я буду делать без тебя? — спрашивает она.
Знаете, это ничего не меняет из того, что я уже рассказывал вам про Мэри Энн и непроявленные чувства, но в ту минуту она поняла, что теряет слишком многое.
Глава тридцать третья
Мэри Энн
Вот уже седьмую ночь подряд она спит в их постели одна. Седьмую ночь за тридцать восемь лет.
Она физически ощущает пустоту в постели, отсутствие привычных звуков.
Она нервничает.
Но сегодня ночью она слышит скрип пружин, потревоженных не ее телом, и ей не страшно.
— Я знаю, что это ты, Уолтер.
До известной степени она ожидала его появления.
— Мне это нравится в тебе. Я никогда бы не справился со всем этим без тебя. Ты — единственная исполнительница моей воли.
— Да, — отвечает она, поворачиваясь в сторону голоса, — я всегда ею была.
Она хочет включить свет, но не осмеливается. Достаточно лунного света и света уличных фонарей.
Он сидит на краю постели в темном костюме и галстуке. На галстуке нет заколки, и когда он наклоняется к ней, она протягивает руку к шелковистой материи и трогает ее пальцами.
— Почему я это чувствую? — спрашивает она.
Ее переполняют чувства, но она боится их проявить, поскольку призрак может растаять так же внезапно, как и появился.
— Возможно, ты спишь.
— Не думаю.
— Может, ты видишь во сне именно эту часть меня. — Он вытягивается на постели рядом с ней, опирается на локоть и улыбается. — Что ты видишь, когда смотришь на меня?
— Ты в том же костюме, который был на тебе в день нашего последнего свидания. Ты смотришься очень солидно. А почему ты спрашиваешь? Это имеет какое-то значение?
— Просто интересно, каким ты предпочитаешь помнить меня. Потому что на самом деле я никак не выгляжу. — Он протягивает к ней руку и касается ее волос, но она не чувствует физического прикосновения, разве что внутри ее все напрягается. — Когда я смотрю на тебя, я вижу рыжие волосы и безупречную кожу.
— Ты спишь, дорогой.
Он смеется, прежде всего глазами.
— Я не могу остаться. Я пришел, чтобы ответить на твой вопрос. Майкл не ответил, потому что не знает ответа. Даже я не знал. Мне пришлось искать ответ там, где все известно. Ты заслуживаешь ответа.
— Я думала, что, может быть, ты гей.
— Я спрашивал себя, но это не так. Просто я знал, что умру. Хотя и не сознавал, что знаю.
Она кивает. Сегодня она знает это лучше, чем когда-либо.
— Я как будто пытался прогнать тебя. Как можно позволить себе любить, если знаешь, что дни твои сочтены?
— Но ты ведь любил свою семью. И Эндрю. И Никки.
Он качает головой. И отводит взгляд к окну, глубина его глаз бездонна.
— Как объяснить тебе разницу? Это все равно что разница между прошлым и будущим. Когда ты маленький, у тебя есть мать и отец, брат и сестра, собака и лучший друг. Но ты оставляешь все это позади. В любом случае. Так выходит по жизни. Уже не они составляют твое будущее. Они все равно потеряют тебя.
— Уолтер, когда я была с Майклом, я имею в виду, когда была близка с ним, это на самом деле был ты?
— Меня нет, дорогая. Разве что вот так, как сейчас, я могу быть рядом с тобой. Прошлого нам не вернуть.
