Раздался сдавленный смешок. Хаим Штаубер уже стоял рядом с ним, ноги у него разъезжались.
— Ты ее коснулся, — сказал Миха медленно и задумчиво. — Маутнер нас убьет.
Но Ави уже опьянила собственная храбрость, он проскакал по кругу с криком «„Хапоэль“[21]— чемпион!» и снова ударил Песию, на этот раз сзади.
Корова отступила на шаг назад, подняла голову и удивленно посмотрела на нас. Лучи солнца осветили на мгновение ее рога, и мы увидели, как страшна она в гневе.
Впрочем, гнев еще не пробудился. Гнев еще дремал, как следует скрытый в рогах. Настал черед моих пикадоров, Михи и Хаима, их быстрых коней, желтых пик, сделанных из отверток, их танца жалящей пчелы вокруг коровы. Из Михи хорошего пикадора не получилось. Ему недоставало, мягко скажем, ловкости и подвижности. Я определил его на эту должность только из чувства дружеского долга. Хаим Штаубер, наоборот, в роли пикадора был прекрасен. Верхом на своем породистом скакуне по имени Смерть он рвался в атаку, кружил вокруг коровы, как хищный сокол, выскакивал с самых неожиданных позиций, кричал хриплым голосом корове в ухо, и полы его костюма развевались. Один раз он даже скользнул по ее спине отверткой.
Песия подпрыгнула и медленно попятилась.
В мгновение ока бой затих. Пикадоры и бандерильеро теснили друг друга, а лица у них стали белыми, как простыня. Весь боевой дух вдруг испарился.
— Один удар копытом — и вы уже испугались? — спросил я. И шагнул вперед, взмахнув красным плащом — бывшим купальным полотенцем, украденным из гостиницы в Тверии.
Хаим Штаубер стоял рядом и смотрел на меня с любопытством и ожиданием. У него были необычные глаза: они умели дышать — расширяться и сужаться в минуты волнения. Вдох-выдох.
— У тебя хватит мужества? — как будто спрашивали его глаза.
— У меня есть выбор? — отвечали мои.
Я встал на колени и помолился, чтобы преуспеть на этом пути. Поскольку я был первым в истории израильским пикадором, я нарисовал в воздухе маген-давид[22]вместо креста. На некоторое время я застыл так, подобно Пако Камино, Рафаэлю Гомесу или Хуану Бельмонте. Может быть, я уже догадывался, что произойдет дальше, и хотел испить эти последние мгновения до дна. Потом я поднялся и медленным шагом двинулся к своему доброму коню — навстречу судьбе.
Сначала я медленно кружил вокруг коровы. Она начала уже нервничать и крутила головой, следя за моими передвижениями. Вблизи она была страшна. Большая, на голову выше меня, широкая, как шкаф с четырьмя дверцами. Я оказался ровно напротив нее, напротив ее черного носа, увидел раздувающиеся ноздри, темные и влажные, в последнее мгновение сменил дислокацию и ударил корову голой рукой, пятью пальцами, пониже хвоста.
Удар прозвучал как взмах хлыста. Рука заныла. Песия подняла голову и издала горький рев.
Этот рев потряс меня. Он был настоящим. Точно так же Песия ревела, когда Маутнер отбирал у нее телят. Несколько дней плакала и металась. Сейчас она ревела на меня. Я растерялся. Завертелся на месте. Песия тоже неожиданно шустро развернулась и смерила меня взглядом. Ее тяжелое, полное молока вымя раскачивалось. Я топнул. Она тоже. Я наклонил голову. Она тоже. Я ждал ее рева, я хотел снова услышать этот истинный голос. Но она молчала. Она не хотела удостоить меня даже этим! Я с криком скользнул в сторону перед самой мордой и снова ударил корову всей пятерней. Она заревела и попыталась лягнуть меня. Я увильнул.
Наконец-то пошла серьезная игра. Ребята вжались в забор рядом с дыркой, уже готовые сбежать. Я не видел их лиц. Временами я ловил горящий взгляд Хаима и знал, что с этого момента он мой навсегда, что этот бой — скрепление нашей дружбы, ведь разве можно требовать от меня чего-то большего? Что я еще могу дать? Что еще у меня было, кроме этого сумасшествия ради него?
К голове приливала кровь, а во лбу зажужжал тот лихорадочный моторчик, средоточие рассказов, фантазий, желания выглядеть особенным в чужих глазах… Во время одной из атак я чуть не упал под ноги Песии, чудом мне удалось откатиться в сторону, и она наступила копытом на моего коня, переломив ему хребет, как спичку.
Без коня я почувствовал себя куда более уязвимым и маленьким. Я помчался к ней, размахивая руками и изображая самолет, крича во все горло. Я чувствовал, что скоро настанет та минута, когда я действительно буду биться с ней не на жизнь, а на смерть.
Песия тоже это почувствовала: она забила задней ногой, потом подняла хвост и пустила струю. Нервно затопталась по земле, превращая ее в вязкую грязь. Я пулей рванулся к ней, успел увидеть ее наклоненную голову, черные рога неожиданно и ловко мелькнули перед моим лицом. Она меня боднула.
Так мне не доставалось еще никогда. Тяжелая, твердая, как камень, голова ударила в плечо и предплечье и чуть не вышибла из меня дух. Я перелетел через двор и приземлился в виноградник Маутнера. Бандерильо и пикадоры бросились ко мне. С трудом мне удалось что-то различить: левый глаз у меня заплыл и налился кровью, кровь хлестала из правой руки — там у меня на всю жизнь остался шрам. Но я встал. Шатался, но стоял.
В этот момент меня уже охватил пылающий азарт боя. Медленно я вытащил большую отцовскую отвертку. Я не мог произнести ни слова, челюсть окаменела. И, несмотря на это, властным движением я отобрал у Михи коня и, хромая и превозмогая боль, стал приближаться к Песии.
Солнце уже почти село. Песия дрожала всем телом и следила за каждым моим движением, иногда пытаясь броситься на меня и снова боднуть. Глаза у нее налились кровью. На губах выступила пена. Три раза мне удалось взмахнуть красным плащом перед ее мордой, и я не знал, с какой стороны появится огромная рогатая голова.
Из моих ран лилась кровь. Плечо превратилось в сгусток боли, но я боролся. Превозмогая боль и страх. Превозмогая разум. Полы плаща развевались вокруг меня. Лучи заходящего солнца казались блеском в глазах тысяч зрителей, ждущих развязки. Моторчик во лбу жужжал, и я чувствовал, что делаю то, чего не делал до меня ни один ребенок, то, чего нельзя делать, и что я взрослее их всех и одновременно несчастнее.
Когда солнце бросило на землю последний свой луч, я ринулся в атаку.
Я мчался из последних сил, с расширенными от страха глазами, еще издалека начав махать отверткой. Песия выставила рога. Я подлетел к ней и бросился на нее так, как не бросался никогда раньше, и, добравшись до плеча, прошелся по нему отверткой сбоку, рядом с ребрами, и покатился в грязь.
— Отверткой? — спросил Феликс и нажал вместо газа на тормоз, и нас обоих бросило вперед. — Просто так?
Просто так. С правой стороны. Сверху донизу.
Кровь. Темно-красная горячая кровь.
