— Папа! — воскликнул я. — Ну подожди же!
Я дернул из кармана уже порядком измятый шарф, я тащил и тащил его, как фокусник из шляпы, да я и был фокусником, и наконец расстелил шарф на столе, прозрачный, сиреневый, и дождался, пока он уляжется спокойно, и выложил на него, прямо на середину, последний золотой колосок.
— Это тебе, — сказал я Габи.
Она обеими руками закрыла лицо, но слезы просачивались даже сквозь пальцы.
— Не реви, — взмолился я, — ты же сейчас все испортишь!
— Пусть поплачет, — проговорил отец. — Это слезы счастья.
Похоже, пока меня не было, между этими двумя тоже кое-что изменилось.
Габи помяла сиреневый шелк, взяла в руку золотой колосок:
— Теперь у меня есть все, все для того, чтобы загадать желание. Ну что ж, посмотрим, бывают ли на свете чудеса.
Прикусила дрожащую нижнюю губу и решительно взглянула на отца. А потом зажмурилась и прошептала. Совсем неслышно, только губы двигались.
И пока она сидела так с закрытыми глазами, отец достал из квадратной коробочки блестящее, будто переламывающееся в лучах света колечко. За соседними столиками перестали жевать и повернулись к нам.
— Эээ… Габи, если ты не очень занята на следующей неделе, то, может, пойдем и поженимся? — смущаясь, проговорил отец.
Умеет он красиво попросить ее руки.
— Кольцо… — пробормотала потрясенная Габи. — Господи… Не надо было…
Дрожащими руками она попыталась надеть кольцо, а оно не налезало, и Габи улыбнулась отцу извиняющейся улыбкой и попробовала на другой палец, но не налезло и на другой, отец покашлял и покосился на соседние столики, а Габи наконец натянула кольцо на мизинец, и тогда отец сказал: «Это все потому, что мы все и мизинца твоего не стоим».
Габи глянула на меня, потом на него — и рассмеялась тихим, незнакомым, загадочным смехом, точно вспомнив тайную, только ей известную шутку, и у меня вдруг промелькнула странная, пугающая мысль, что, может быть, в моем похищении Габи сыграла куда большую роль, чем я предполагал, и действовала не в одиночку, а заодно с хитрым и непредсказуемым сообщником, который… Да что это я? Да неужели?..
Я с любопытством посмотрел на нее: так все-таки да или нет? Но взгляд ее остался непроницаемым, и я так никогда и не узнал ответа на свой вопрос и рад этому, потому что хоть знание и сила, но в неразгаданных загадках тоже есть своя прелесть.
А Габи величественно повернулась к отцу, и вся ее внутренняя красота проступила наконец на ее лице, осветила его изнутри, и она произнесла звучно, с чувством:
— Я согласна, Яков.
И с девчоночьей гордостью окинула взглядом соседние столики, сияя улыбкой до ушей и им, и мне, и отцу, и сказала нежно: «Яков…», и бросилась к нему на шею.
И официанты, и посетители таращились на них вовсю. Я, как обычно, не знал, куда спрятаться. Сначала Феликс с Лолой, теперь отец с Габи… Видимо, это от меня исходит какая-то энергия, заставляющая окружающих падать друг другу в объятия.
Я опустил глаза к полу, потом поднял к потолку. Подумал, что Яков — это очень подходящее имя для полицейского[41]. Подумал, что надо бы сказать им, чтобы с нынешнего дня они называли меня только Ноником и никак иначе. Больше подумать было не о чем. Габи, омытая слезами, нащупала за отцовской спиной мою руку, благодарно сжала ее, а потом начертала ею в воздухе:
наКОНЕЦ-то.