Я решил, что у меня испортился фонарь, но потом сообразил, что перед ослепшими глазами висит большой зеленовато-пурпурный диск.
«Не волнуйся, малыш. Это просто световой шок. Подожди, и все пройдет».
«Я не могу ждать! Я замерзну насмерть!»
«Найди веревку, она пристегнута к поясу. Держись за нее».
Я сделал так, как сказал Оскар, нашел веревку, развернулся, начал наматывать веревку на обе руки.
Она разбилась.
Она не порвалась, как обычная веревка; она разбилась, как стекло. Видимо, к этому времени она успела остекленеть. И нейлон, и стекло — это переохлажденные жидкости.
Теперь я понимаю, что значит переохлаждение.
Но все, что я знал тогда, — веревка была последним, что еще связывало меня с жизнью. Я ослеп, оглох, я остался один на голой площадке, в миллиардах миль от дома, а ветер из глубин ледяной преисподней выдувал последние капли жизни из тела, которое я уже почти не чувствовал — а там, где оно еще чувствовалось, его жгло, как огнем.
«Оскар!»
«Я здесь, старина. Ты справишься. Что-нибудь видишь?»
«Нет!»
«Ищи вход в туннель. Там, где свет. Выключи фонарь. Конечно, сможешь — это же просто рычажок. Протяни руку назад, на шлеме, справа».
Я сделал это.
«Видишь что-нибудь?»
«Пока нет».
«Подвигай головой. Попробуй поймать что-нибудь боковым зрением. Ты знаешь, что основная область ослепления прямо перед глазами. Ну как?»
«На этот раз что-то поймал!»
«Красноватое, да? И зазубренное. Вулкан. Теперь мы знаем, куда стоим лицом. Медленно поворачивайся и старайся уловить устье туннеля».
Поворачиваться я и так мог только медленно.
«Вот оно!»
«Прекрасно, ты стоишь лицом к дому. Опускайся на четвереньки и осторожно ползи влево. Не поворачивайся — тебе нужно нащупать край дороги и ползти. Ползти к туннелю».
Я опустился на четвереньки. Руки не почувствовали прикосновения, я чувствовал только давление на суставы, как будто все мои конечности были искусственными. Я нашел край. Левая рука соскользнула вниз, и я чуть не упал. Но устоял.
«Направление верное?»
«Конечно. Ты ведь не поворачивал, а просто двигался вбок. Можешь повернуть голову и увидеть туннель?»
«Только если встану на ноги».
«Не смей! Попробуй снова включить лампу. Может быть, зрение уже восстановилось».
Я протянул руку к правой стороне шлема. Должно быть, я задел выключатель, потому что передо мной возник круг света, смазанный и туманный по краям. Слева сквозь него просвечивал край дорожки.
«Молодец! Нет, не вставай; ты ослаб, голова кружится, можешь упасть. Ползи. Считай шаги. Трех сотен должно хватить».
Я пополз, считая шаги.
«Далеко, Оскар. Ты думаешь, мы осилим?»
«Конечно, осилим! По-твоему, мне хочется остаться тут?»
«Я составлю тебе компанию».
«Не болтай под руку. Сбиваешь со счета. Тридцать шесть… тридцать семь… тридцать восемь…»
Так мы и ползли.
«Вот и сотня. Теперь еще столько же. Сто один… сто два… сто три…»
«Мне лучше, Оскар. Стало теплее».
«ЧТО?»
«Я сказал, что я согреваюсь».
«Ты не согреваешься, чертов идиот! Ты замерзаешь насмерть! Ползи быстрее! Нажимай на рычажок. Дыши глубже. Ну, я хочу услышать щелчок!»
Я слишком вымотался, чтобы спорить; я нажал три или четыре раза и почувствовал волну воздуха на лице.
«Живее. Теперь действительно теплее! Сто девять… сто десять… сто одинна… сто двена… соберись!»
На двух сотнях я сказал, что немного отдохну.
«Не смей!»
«Мне нужно отдохнуть. Совсем чуточку».
«Ничего себе! Чем это кончится? Что сделает Чибис? Она ждет. Она уже испугалась, потому что тебя нет слишком долго. Что она сделает? Отвечай!»
«Она… она попробует надеть скафандр Тима».
«Верно! Как мы уже объясняли, в случае поступления одинаковых лозунгов выигрывает тот, который раньше отправлен по почтовому штемпелю. Далеко она доберется? Скажи-ка мне».
«Ну… наверное, до выхода из туннеля. Потом ее сдует ветром».
«В самую точку. Вот и соберется вся семейка. Ты, я, Мамми, Чибис. Идиллия. Семейное кладбище».
«Но…»
«Так что, шаркай, братец. Шарк… шарк…шарк… двести пять… двес-шес… двес-се…»
Я не помню, как падал. Не помню даже ощущения от «снега». Помню только, как обрадовался, что досчитал до конца, и можно отдохнуть.
Но Оскар не дал мне отдыхать.
«Кип! Кип! Очухайся! Вползай обратно на то… узкое и прямое».
«Уйди».
«Я не могу уйти. К сожалению. Тебе прямо. Хватайся за край и вползай. Осталось совсем немного».
Мне удалось поднять голову, и в свете фонаря, в двух футах над головой, я увидел край эстакады. Меня мотнуло назад.
«Слишком высоко, — безжизненно прошептал я. — Оскар, кажется, это конец».
Он фыркнул.
«Ой ли? А кто недавно упрямо заставлял идти одну капризную, смертельно уставшую девчонку? Командор Комета, а? Или как бишь, его? „Гроза Звездных Путей“… никчемный ленивый космический бродяга… „Имею скафандр — готов путешествовать!“ Не дашь ли автограф, Командор, перед тем как почивать? Впервые вижу натурального живого космического пирата… грозу околотка, угонщика кораблей и похитителя маленьких девочек».
«Как тебе не стыдно!»
«Ладно, ладно, понимаю, я тебя достал. Только напоследок: у нее в одном мизинчике больше силы духа, чем, свинья, во всем твоем лживом, толстом, ленивом организме! Прощай. К обеду не жди».
«Оскар! Не бросай меня!»
«Что? Ты просишь помощи?»
«Да!»
«Ну если не дотягиваешься, возьми свой молоток и зацепись за край эстакады. Потом подтянись».
Я моргнул. Возможно, это сработает. Я пошарил внизу, понял, что нащупал молоток, хотя и не почувствовал этого, и отцепил его. Обеими руками я закинул его на край эстакады над головой. Потом подтянулся.
Этот дурацкий молоток разбился, как и веревка. Инструментальная сталь разлетелась на куски, как кусок шлака.
Это меня взбесило. Я привел себя в сидячее положение, взгромоздил оба локтя на край, долго возился, рычал и потел от ярости — и наконец перекатился на эстакаду.
«Вот умница! Не надо считать, просто ползи к свету!»
Отверстие туннеля тряслось и плясало. Я никак не мог отдышаться и нажал подбородком на рычажок.
