— О, эти персонажи должны быть дерзкими. И очень живыми.
— Именно об этом я и толковал. Должны лететь, «несомы ветром»…[103]
— Прекрасно сказано, мистер Мильтон. Начнем со сцены у стены, господа. Займите, пожалуйста, свои места.
Селвин Оньонз, игравший роль медника Рыло, который в спектакле мастеровых изображает еще и стену, отошел в глубь сада и стал, широко раскинув руки.
— Не забудьте только растопырить пальцы, — напомнила Мэри. — Мы должны видеть в щель, что происходит за стеной. Чарльз будет от вас по одну сторону, а мистер Дринкуотер — по другую.
— У них свидание, да, мисс Лэм?
— Да, свидание. У влюбленных же это основное занятие.
— Спектакль мастеровых задуман для объяснения смысла всей комедии, — сообщил Альфред Джауэтт тем, кто готов был его слушать. — Это пьеса в пьесе. Что в ней реально, а что выдумка? Если она всего лишь фикция, то насколько основная пьеса ближе к действительности? Или обе они не более чем сновидения?
Мэри вспомнился недавний сон. Она стоит среди грядок душистой зелени, с наслаждением вдыхая ароматы трав, и вдруг к ней подходит некто и говорит: «Вы стали бы здесь желанной гостьей, если бы постриглись в монахини».
— Мне кажется, Шекспир прекрасно сознавал, что его пьесы — фикция, игра воображения. Уж он-то не путал их с реальной жизнью.
— И ничего не хотел ими сказать нам, мистер Джауэтт?
— Ничего. Его цель — позабавить зрителей.
Тем временем Чарльз Лэм в роли Пирама и Сигфрид Дринкуотер в роли Фисбы уже заняли свои места по обе стороны стены. Фисба заговорила писклявым голоском:
Не ты ль, Стена, внимала вопль печали,
Что от меня отторжен мой Пирам?
Вишневые уста мои лобзали
Твою известку с глиной пополам.[104]
— Это она про его причиндалы речь ведет, — шепнул Том Бенджамину.
— Выходит, у Шекспира тут непристойный намек?
— Ясное дело. Целую тебя сам знаешь куда.
После слов Фисбы сразу вступил Чарльз:
Я вижу голос; дай взгляну я в щелку.
Услышу ль Фисбы я прекрасный лик?
О Фисба! Ты ли к щелке там приник?
Я думаю…
Мэри шагнула вперед:
— Здесь вступает мистер Дринкуотер, не так ли? Фисба узнала голос возлюбленного. — «Ты ли к щелке там приник? Я думаю…» И потом, Чарльз, для влюбленного ты чересчур сдержан. Влюбленный ведь так и пышет страстью.
— Ей-то откуда знать? — шепнул Бенджамин Тому.
— А ты не слыхал? У нее появился обожатель.
— У Мэри Лэм?!
— Да. Чарльз мне сказал.
— Чудеса, да и только.
— Роман в разгаре.
* * *
Спустя несколько часов после репетиции, уже сидя в пивной «Здравица и Кот», они вновь вернулись к этому сюжету. Чарльз с приятелями отошли к стойке, а Том и Бенджамин, устроившись рядышком в углу, принялись со смехом обсуждать пикантную новость.
— Если у Мэри Лэм и впрямь завелся любовник, — говорил Том, — ему надо держать ухо востро. Она барышня язвительная, отбреет за милую душу. Слышал, как она отчитала Чарльза, когда тот начал дурачиться? Прямо взбеленилась.
— Да она пошутила.
— Сомневаюсь. Ткач Основа, конечно, лишь рассмеялся, а вот Чарльз был в душе задет за живое.
— И как зовут обожателя?
— Уильям Айрленд. По словам Чарльза, он торгует книгами в одной из здешних лавок. — Взяв со стола большой кувшин крепкого портера, Том налил себе очередную кружку и продолжил: — Он вроде бы большой поклонник Шекспира. Сделал какие-то открытия, которым рукоплещет ученый мир.
— Целую его сам знаешь куда.
— Вопрос в том, целует ли она его туда же.
— Horribile dictu.[105]
Облокотившись о стойку бара, Чарльз слушал путаный разговор Сигфрида и Селвина о Королевской академии,[106]как вдруг увидел, что в зал входит Уильям Айрленд и с ним молодой человек в весьма необычном наряде — зеленом сюртуке и зеленой же шапке, отороченной бобровым мехом.
Айрленд сразу заметил Чарльза и направился к стойке здороваться. Незнакомец в зеленом сюртуке стал позади Уильяма.
— Это де Куинси, — представил Уильям своего спутника. Молодой человек снял шапку и поклонился. — Он в Лондоне недавно.
— Где вы остановились, сэр?
— Пока на Бернерз-стрит.
— Один мой знакомый тоже живет на Бернерз-стрит, — сказал Чарльз. — Джон Хоуп. Не знаете такого?
— Лондон — город огромный, сэр, жизнь тут так и кипит. На этой улице я ни с кем не знаком.
— Зато теперь вы знакомы с нами. Это Селвин. Это Сигфрид, — Чарльз похлопал приятелей по спинам. — А там, в углу, сидят Розенкранц и Гильденстерн. Как вы познакомились с Уильямом?
— Я побывал на его лекции.
— На лекции? Какая такая лекция?
— Разве Мэри вам не говорила?
— Сколько я помню, нет, — сдержанно ответил Чарльз. Во всем, что касалось сестры, он теперь проявлял большую осмотрительность.
— На прошлой неделе я выступал с лекцией. Де Куинси тоже пожаловал, за что я ему безмерно признателен. А на следующий день он заехал ко мне.
— И вы сразу крепко подружились, — заключил Чарльз, немало удивленный тем, что Мэри ходила на лекцию, ни словом ему о том не обмолвившись. — Прошу вас со мной за столик, господа.
Предоставив Селвину и Сигфриду обсуждать у стойки самоубийство боксера Фреда Джексона, Чарльз направился к столу возле стены.
— Я бы тоже с удовольствием вас послушал, — сказал он Айрленду.
— О, ничего интересного вы не пропустили. Я ведь не актер.
— Разве?
— Тут требуется настоящий актерский талант. Умение говорить уверенно и с увлечением. Я на это не способен.
— Будет вам, уж вы-то, Уильям, этими достоинствами обладаете в полной мере.
— Обладать легко, а вот заразить своей увлеченностью других — очень трудно.
Чарльз не знал, стоит ли ему заводить речь о пьесе «Вортигерн». Вдруг Мэри передала ему рукопись тайком от Уильяма? Айрленд, казалось, прочел его мысли:
