бюрократических организаций вроде британской Ост-Индской или нидерландской Объединенной Ост-Индской компаний в атлантическом пространстве процветало прежде всего индивидуальное предпринимательство, имевшее торговые интересы на нескольких континентах. В XVIII веке ядро этой группы составляли последователи джентльменского капитализма (gentlemanly capitalists) из Лондона и портов Южной Англии, кроме того, среди них было необычайно много шотландцев и становилось все больше американцев. Созданные в эпоху парусных судов и меркантилизма торговые сети во многом предвосхищали глобальную торговлю XIX века[301]. Называть такую коммуникацию «домодерной», исходя из ее формы и интенсивности, можно, лишь сравнивая ее с хорошо развитой кабельной коммуникацией рубежа XIX–XX веков. Координация и ритм функционирования крупных торговых организаций и деловых сетей отдельных предпринимателей поддерживались благодаря непрерывной корреспонденции. Это были «империи письма» (empires in writing)[302]. Односторонний взгляд на XIX век как на эпоху индустриализации и промышленников преуменьшает роль торговцев, которая была стабильно высока. Именно они выступали главными творцами сетей глобальной экономики. Адаптируясь к меняющимся условиям и одновременно участвуя в их преобразовании, коммерсанты объединяли отдаленные рынки; включали в единую цепь разные производственные системы, например текстильную фабрику и хлопковую плантацию; умножали капитал, который направляли в банки и промышленность; и создавали потребность в координации и регулировании, ответом на которую становились новые практики согласования и разработка транснационального экономического права.
Организационные способности предпринимателей проявились не только на Западе. Расцвету экономики Китая в XVIII веке способствовали сети купцов, которым удалось оптимально использовать разделение труда в различных провинциях империи. Такие сети, которые не могли бы появиться без высокоразвитой письменной культуры, основаны прежде всего на солидарности, сформированной общим происхождением, которое понимали скорее в локальном, чем в семейном смысле. Некоторые отрасли торговли во всем Китае находились в руках торговцев из определенного города. Техника ведения торговли на Востоке и на Западе была очень похожа. И там и тут важным инструментом объединения капиталов и компетенций становилось партнерство. Так происходило в Европе, Китае и Османской империи[303]. Важное отличие состояло в том, что в Западной Европе государство не просто лояльно относилось к торговому капитализму, но и всячески его поддерживало. Неевропейские купеческие сети, как правило, продолжали существовать и в XIX веке, адаптируясь к новым вызовам. Они никуда не делись и после прихода на «периферию» западного капитализма. Одна из их отличительных черт – тесная связь с протоиндустриальным производством. Во второй половине XIX века некоторые из этих сетей, например внутрикитайская система оптовой торговли хлопчатобумажными тканями, занимались сбытом продукции совершенно различных форм производства и ступеней промышленного развития: местного надомного производства, зарождающегося китайского фабричного изготовления и промышленного импорта[304].
Другой структурный элемент, переживший XVIII век, – ниши, в которых вели свою экономическую деятельность религиозные и национальные меньшинства, соединяя страны и континенты: армяне и греки в Османской империи и Египте, парсы в Индии и Средней Азии, ирландцы и шотландцы в британском мире. Для части этих групп, среди которых увеличивалась роль евреев, XIX век принес новые и активно используемые экономические возможности. Растущее доминирование европейцев в мировой торговле не стало для торговцев хинду провинции Синд в нынешнем Пакистане препятствием для расширения уже давно существовавших связей во Внутренней Азии и для утверждения их в роли посредника между китайскими, британскими и российскими интересами. Это явилось отличительной чертой сообщества торговцев Шикапури. Купцы из Хайдарабада создали другую сеть: они воспользовались новыми возможностями растущего в последние десятилетия XIX века европейского туризма, специализируясь на сбыте экзотического текстиля и продукции восточных ремесел и следуя в своих филиалах за новыми туристскими маршрутами. Такие группы торговцев держались вместе прежде всего благодаря родственным связям, в том числе фиктивного характера. Они бы не стали настолько успешными (а успех сопутствовал им вплоть до начала межвоенного периода), если бы внимательно не отслеживали быстрое развитие рынков и не делали из своих наблюдений правильные выводы. Политические границы для этих купцов практически не играли никакой роли – они были нацелены на международную торговлю[305]. Транснациональные торговые сети имели тесные связи с внутренними индийскими или китайскими сетями. Расцвет паниндийских сетей и расширение деятельности отдельных торговых групп – две стороны одной медали; точно так же шло увеличение оборота внутри китайских провинций, и это совпадало с распространением этих связей за пределы Китая – торговые связи китайцев простирались, к примеру, на Юго-Восточную Азию и американское зарубежье[306]. Иначе говоря, азиаты и африканцы, незаменимые для европейской экономики в качестве рабочих, были способны внести не меньший вклад и как самостоятельные торговцы. Существенно сложнее им было освободиться из подчиненного положения в промышленности и финансовой сфере. К началу Первой мировой войны это удалось только Японии: японская промышленность постепенно смогла конкурировать с европейцами и американцами за рынки третьих стран, а торговые фирмы и судоходные компании распространили свою деятельность далеко за пределы собственного архипелага.
Старые модели, новые оценки
Статистика фиксирует такие средние показатели роста объема мировой торговли в 1840–1913 годах, которых никогда не существовало прежде и которые удалось превзойти лишь в «золотые» послевоенные годы, с 1948‑го по 1971‑й. Ценностный эквивалент мировой торговли, пересчитанный в постоянных ценах, вырос с 1850 по 1913 год в десять раз[307]. Ее объем, который с 1500 по 1820 год (все-таки!) увеличивался в среднем на 1%, в 1820–1870‑м рос ежегодно на 4,18 процента, в 1870–1913 годах – на 3,4 процента[308]. Бóльшая часть международной торговли на протяжении этой длительной фазы экспансии приходилась на Европу, или же европейцы торговали с жителями неоевропейских колониальных поселений. На Европу (включая Россию) и Северную Америку за 1876–1880 годы в среднем приходилось три четверти всей межгосударственной торговли; к 1913 году этот расклад почти не изменился[309]. В основном шел обмен между экономиками с относительно высоким уровнем доходов. Европейский спрос на товары из тропических стран в сравнении с XVIII веком, когда сахар в Европе обладал чрезвычайной притягательностью, с 1820 года понемногу уменьшался. Зато большее значение приобрел импорт продовольствия и промышленного сырья из зон умеренного климата. Лишь в середине 1890‑х годов начался новый бум тропических экспортных продуктов из Азии, Африки и Латинской Америки.
Там, где западные импортно-экспортные фирмы обращали внимание на рынки сбыта вне Запада, они почти неизбежно сталкивались с местными коммерческими структурами, с которыми было необходимо сотрудничать, чтобы в принципе получить доступ к азиатским, а в ограниченном объеме и к африканским рынкам. До начала XX века о прямом сбыте западных товаров и речи не шло. Везде приходилось выстраивать сложные механизмы посредничества между различными экономическими культурами. Даже в Латинской Америке, где культурные преграды были ниже, чем
