них лишь в исключительных случаях.
По лесу в поисках добычи бродило чудовище; ноги его увязали в глубокой грязи болота, исторгавшего тошнотворное зловоние; по мере того как чудовище, тяжко ступая, передвигалось по болоту, вонь волна за волной расплывалась во все стороны. Обезьяны настороженно принюхивались, подражая странному самцу; тяжелая поступь чудовища вызывала у них дрожь. Они стали спускаться с деревьев, позабыв о дожде, но там, внизу, плескалось озеро, и они вернулись назад, к укрытиям на деревьях. Разъярись чудовище и начни — как это бывало не раз в прошлом — раскачивать деревья и вырывать их с корнем, мало кто из стаи, нашедшей убежище на деревьях, смог бы удержаться на ветках и вообще уцелеть. В любое другое время можно было бы спастись, но сейчас низина превратилась в озеро, и даже не залитая водой почва стала трясиной, намного опасней самого озера.
Промокшие и унылые, обезьяны в страхе поглядывали друг на друга; у них едва хватало сил, чтобы держаться за скользкие ветви. Они заметили, что странный самец вдруг встал, отряхнулся, посмотрел на них, а затем, рискуя сорваться, прыгнул на соседнее дерево, от толчка с ветвей хлынул поток воды. Обезьяны из стаи опасались следовать его примеру, пока не увидели, как странный самец снова прыгнул; он несколько раз перескочил с дерева на дерево, и ничего страшного с ним не случилось; тогда обезьяны набрались храбрости и двинулись за ним. Это был единственный путь к спасению, поскольку спуститься в воду они не решались. Самец перепрыгивал с дерева на дерево, и вся стая следовала за ним. Рев чудовища потряс лес; обезьяны в страхе прильнули к ветвям. Одна из них все же сорвалась и исчезла под водой, на поверхности потом показались голова и руки: она безуспешно пыталась ухватиткя за ствол дерева; самец перескочил на ветку, нависшую над ней, с силой наклонил ее, тонувшая обезьяна смогла ухватиться за нее и снова взобралась наверх, а другие в растерянности лишь поглядывали то на странного самца, то друг на друга. Глаза их блестели — следовательно, они полагались на странного самца, как всегда в тех случаях, когда надо было кого-нибудь спасти.
После каждого прыжка с деревьев обрушивалась вода, воздух оглашался душераздирающим ревом чудовища, и казалось, весь лес в ужасе содрогался; шум падающей воды выдавал местонахождение стаи, и чудовище подбиралось все ближе к ней, зловоние усиливалось, и звук хлюпающих шагов становился все громче. Самец безостановочно продвигался вперед от дерева к дереву, придерживаясь избранного направления; он счастливо избегал опасности, и стая следовала за ним, не обращая внимания на потоки воды и скользкие ветки,— так жаждали они спастись.
Вскоре они достигли открытого места, невдалеке над луговиной круто вздымалась скала; с последнего дерева самец спрыгнул прямо на нее. Стая последовала за ним вверх по каменистому выступу и взобралась на высокую скалу; перебираясь с выступа на выступ через многочисленные ручейки, она быстро исчезла в пещере. Там они принялись отряхиваться, поглядывая то на странного самца, который стал их предводителем, то друг на друга; при этом на их лицах появлялось некое подобие улыбки. Они сгрудились у входа в пещеру, следя за тяжелым монотонным дождем; ничто не нарушало его монотонности, лишь время от времени со скалы срывался камень и прыгал вниз, с уступа на уступ, пока не исчезал в воде, разлившейся внизу и затопившей все пространство от скалы до леса и далее — словно море. Обезьяны расположились у входа в пещеру, они прислушивались к каждому шороху и угрюмо молчали.
Со временем дождь прекратился, ветер стих и воцарилась пронзительная тишина. В ней снова послышалось хлюпанье ног чудовища по воде; воздух наполнился тяжелым зловонием. Обезьяны сбились в кучу и застыли, прислушиваясь к малейшему движению чудовища; а оно, наполовину погрузившись в воду, обнюхивало подножие скалы и никак не могло определить, куда они скрылись.
Небо очистилось; солнце клонилось к горизонту. Закат сверкал яркими красками, от него светились даже клочья облаков.
Обезьяны безучастно поглядывали на небо, по-прежнему неподвижные, как и во время дождя. Лишь странный самец смотрел на игру заката широко открытыми глазами, весь уйдя в его созерцание, беспокойно ерзая, а другие при малейшем его движении, хотя двигался он совершенно беззвучно, враждебно косились в его сторону. Неведомое раньше очарование красок заката, которые играли перед его взором, заставило странного самца забыть про хмурых, охваченных страхом сородичей, наблюдавших за чудовищем; оно топталось у подножия скалы и обнюхивало землю.
Самец сделал шаг вперед и вдруг, забыв об опасности, издал непривычный для такого животного звук, похожий на «о-о-о»; чудовище же в ответ на этот крик, выдавший обезьян, заревело. Стая набросилась на странного самца и растерзала его на части; останки его упали вниз. Стая бросилась вон из пещеры, вверх по склону, и наконец очутилась в безопасности на самом верху, предоставив чудовищу расправляться с останками самца.
Обезьяны расползлись по расщелинам и не без злорадства следили за чудовищем, тщетно пытавшимся добраться до них. Так они избавились разом от опасности и от странного самца. Они сосали пальцы и облизывались, весь вид их выражал довольство и облегчение.
Так погиб первый человек, и прошло бесчисленное множество лет, прежде чем появился второй.
Алед Воген
Белый голубь
Была суббота — в детстве этот день всегда кажется волшебным. Никаких школьных занятий, и в твоем распоряжении вся округа — можно шататься сколько влезет. Втайне я воображал себя капитаном футбольной команды высшей лиги, самолично забивающим все до единого голы, так что на поле лишь поражаются моему натиску и умению. А иногда я превращался в одного из последних королей Уэльса, укрывшегося после жестокой битвы с англичанами на освещенном лунным сиянием торфянике, покрытом лиловатым вереском; одинокий король огромными шагами мечется по вереску, он замышляет новую кампанию, которая должна стереть неприятеля в порошок. Тогда верные мои соратники поднимут меня — победителя!— на плечи и понесут вдоль нашей деревни; на ходу я собью с головы директора школы Эванса безукоризненный черный котелок и сброшу его в самую грязь, потому что на прошлой неделе он всыпал мне шесть ударов розгами за то, что я вырвал с корнем две лучшие яблони в школьном саду, чтобы смастерить себе ходули.
Но в этот день и час, о котором пойдет речь, я играл на гумне возле дома со своим лучшим другом Эмиром. Сказать по правде, Эмира со мной не было, а зря, поскольку между нами проходило состязание в
