понял это — выслушав объяснения хозяина о причине очередной отлучки, не стал, как обычно, скандалить, лишь протянул тоненькое «мя-а-у» и улегся, положив голову на лапы. Одобрил.
— Я не надолго, — успокоил его Чехович.
* * *
Пока не появился общественный транспорт, роль «счастливых билетиков» выполняли символы и талисманы. Но и счастливый билет не всегда приносит счастье.
Лев и арфа, изображенные над воротами, хранили хозяина дома до поры, до времени…
За звоном колокольчика не последовало ничего. Поначалу он не удивился, ведь и в оба предыдущих его прихода сюда было то же самое. Но секунды шли, а знакомого кряхтенья и скрипа ступенек за дверью не слышалось. Чехович дернул шнурок еще раз. Ничего. Что ж теперь, отправляться обратно?.. Он продолжал стоять на крыльце, соображая, нельзя ли получить хоть какую-то информацию у соседей, в растерянности потянул за ручку двери — и она бесшумно открылась, словно приглашая его зайти в стоявшую за ней, негостиприимную черноту.
Эдвард шагнул внутрь и прикрыл за собой дверь. Абсолютная тишина в сочетании с такой же темнотой вызывала нехорошие ассоциации. Он постоял несколько минут, в течение которых так и не услышал ни единого звука, и привыкшие к темноте глаза различили, даже не свет, а слабый след от него — в том направлении, где, как он помнил, должен был находиться кабинет хозяина дома. Наконец, он стал различать очертания двери, которая вела в гостиную, вошел в нее и по знакомому уже маршруту направился к кабинету Киршнера.
Подойдя к нему, Чехович увидел открытую дверь и убедился, что источник света — тот, намек на который он заметил в прихожей, — находится именно за ней. Это был единственный фонарь, висевший слева на стене — правый Киршнер отдал ему в его предыдущий визит.
В кресле, похожем на трон, сидел магистр, некрасиво свесив голову набок и высунув язык. В комнате едва чувствовался какой-то неприятный, химический запах, — или его остатки, — напоминавший запах горького миндаля. На столе — сдвинутые к краю книги и еще какие-то предметы, назначения которых Чехович определить не мог, да и не старался. Прямо перед Киршнером стояла маленькая бутылочка, пустая — раньше такие называли «пузырек»…
Нужно было уходить, но Эдвард продолжал стоять, как приклеенный к полу, и не мог отвести глаза от «некрасивого» Киршнера. И только звуки голосов с улицы вывели его из этого состояния.
Он бросился обратно, в гостиную, по пути больно ударившись плечом о косяк двери, и подбежал к окну. Несколько человек, подходивших к дому, освещали себе дорогу фонарями, поэтому и сами были хорошо освещены. Впереди, постоянно оборачиваясь на своих спутников, что-то объясняя им, шел швейцар Штефан. В его речи, судя по всему, не было ни единой паузы, он был так возбужден, что, кажется, даже забыл про свою одышку. Рядом с ним почти бежал маленький, лет 10-ти, мальчик. За ними, путаясь в полах рясы, шел священник, еще один человек — не то с чемоданчиком, не то с каким-то саквояжем (врач — догадался Чехович), и еще кто-то — без отличительных признаков.
Эдвард понял, что если он сейчас выйдет из дома, то будет замечен и наверняка настигнут. Поэтому он выбежал в прихожую и спрятался под винтовой лестницей, предварительно снова ударившись об нее тем же плечом, потому что в темноте не смог сразу «вписаться» в ее изгибы.
Через несколько секунд дом наполнился светом и голосами, так не гармонировавшими с его скорбной атмосферой…
Чехович подождал, пока вся компания прошла через зал — гостиную в кабинет хозяина и тихо вышел на улицу. Посмотрел на звезды, мысленно прощаясь с Киршнером, и сказал:
— Домой!
* * *
Барбароссе про самоубийство Киршнера он не сказал — тому и так предстояло в ближайшее время пережить сильные эмоции — и не самые положительные.
Сам он все эти две недели думал. Из головы, как прилипчивый шлягер, не выходила фраза ученого: «Слово все равно, вырвется наружу. Слово сильнее»!.. Но у самого Киршнера оно так и не вырвалось. Ни в одном из источников, которые Эдварду удалось найти о нем, ни словом не упоминалось о каких бы то ни было конфликтах — ни с церковными властями, ни со светскими.
Типичная биография ученого. Отец — шеффен городского суда в Ахене, начальное образование получил дома, затем — приходская школа, богословский факультет университета, защита, преподавание… Солидный список работ по теологии и философии, многие из которых, по свидетельству уже современных его коллег, представляют интерес и сегодня.
Прихожанин… Почетный член… Образец добропорядочности и законопослушания…
«Разве что, к лику святых не причислен. Если бы я не знал его лично… — думал Чехович. — Вот и верь после этого Википедии»! Впрочем, это и давало надежду — значит, наверняка и у некоторых из тех, кто причислен, тоже не все так однозначно.
Как много слов, оказывается, были заперты внутри этой добропорядочности и так и не вырвались наружу. Зато, слово самой одаренной его ученицы — вырвалось, только благодаря ему…
* * *
— Поздравляю вас, это была великолепная работа!
Привычный оптимизм Асланова, казалось, ничуть не уменьшился после ознакомления с текстом расшифрованной рукописи. Похоже, он воспринял его, просто как фантастический роман или что — то в этом роде. Та же «скошенная» улыбка, те же доброжелательность и предупредительность… Обаяшка!
— Обе экспертизы — продолжал он — и лингвистическая, и радиоуглеродный анализ — подтвердили и корректность расшифровки, и ее «возраст». Более того, чернила, которыми написаны обе рукописи — ваша и стэнфордская — имеют одинаковый химический состав. И хотя, как тут написано, — он вытащил из папки, лежавшей перед ним, несколько сброшюрованных листочков, нашел нужное место и прочитал: «железогалловые чернила, которыми написан текст, являлись общеупотребительными в большинстве европейских стран, начиная от раннего Средневековья до конца XIX века», это, по крайней мере, не противоречит тому, что обе рукописи написаны одним человеком. В общем, экспертиза подтвердила ваши выводы — еще раз поздравляю вас!
— Спасибо! — Чехович, словно мимоходом, кивнул — он ждал ответа на главный для себя вопрос.
— Что касается вашей просьбы, — Асланов подался вперед за столом, опершись на локти, и посмотрел на собеседника исподлобья, — у меня есть контрпредложение. Я готов, если сделка со Стэнфордом состоится, передать вам купленную у них копию рукописи… — Он сделал выразительную паузу — и закончил: — но вы должны будете купить ее.
Эдвард поник.
— Не волнуйтесь, — словно продолжая мысль, сказал миллиардер, — не сдишком дорого. Цена копии рукописи будет равна остатку вашего гонорара… Ну как?
— Я согласен! — быстро ответил
