любуюсь белкой, а она с вершины елки хитровато поглядывает на Никифора. Наконец он окончил свое дело и застыл в изумлении.
— Вот те на! — чешет он затылок.
— Посиди, отдохни, — говорю я ему. — Покури — успокоишься… — Не глядя на Никифора, протягиваю ему сигарету.
— Так можно трешницу потерять?! Тьфу! — негодует он.
Разговоры о трешнице мне порядком надоели.
— Вот ведь она сидит, — пальцем указываю на вершину елки.
Увидев белку прямо перед собой, Никифор изумился, потом вскинул ружье.
— Постой, — отвожу нацеленное ружье, а сам вынимаю из кармана деньги. — Возьми три рубля.
— На что мне твои деньги? — вспылил Никифор.
— Бери! Бери за то, что ты показал живую белку, — настаиваю я. — А белка пусть живет. К осени здесь много будет их. Тогда поохотимся — и ты, и я. Сейчас не делить же нам белку пополам… Охотничий сезон сегодня кончился.
Никифор потупил голову, а с макушки раненой елочки бусинками острых глазок мирно посматривала на нас живая белка. Он больше не поднимал на нее взгляда. Бросив в снег окурок, выпрямился.
— Пошли! — позвал он меня и встал на лыжи.
На дорогу мы выходили напрямик через вырубленную делянку. Никифор словно воды в рот набрал. Молча иду за ним и я.
На опушке делянки, как нарочно, появился заяц, выскочивший из-за колодины. Неожиданно для себя я резко свистнул, в тот же миг беляк остановился, сел на задние лапки невдалеке от дороги и уставился на нас.
— Хлоп-хлоп-хлоп! — услышал я хлопки в ладоши. Это Никифор спугнул зайчишку.
Заяц немного отбежал и вновь присел на лапки.
— Зачем не стрелял? — удивился я.
— Зачем не стреляю, говоришь? — переспросил он меня. — Все равно бы не попал, рука не поднимается.
— Отчего?
— Пусть гуляет… Осенью вдоволь поохотимся, — добавил Никифор.
ПОГОНЯ
Перевод В. Борисова
У дороги, что пролегла через лес от станции «43-й километр» в сторону села Сотнур, возвышается одинокая лесная сторожка. В ней живет лесник — дед Анисим.
Путники особенно зимой частенько останавливаются у него на отдых. А осенью и зимой к нему часто заглядывают и охотники. Они живут у лесника по два-три дня, а то и больше. Но хозяин не со всеми одинаково приветлив: тех, кто нарушает охотничьи правила, браконьеров, он строго отваживает от богатых дичью лесных мест у серебристой реки Плеть.
Я тоже бываю в гостях у деда Анисима — охочусь на волков, случается, и на медведя хожу, и на пернатых хищников. Поэтому-то, наверно, дед Анисим и прислал мне письмецо: «…Обязательно выкрой время и приезжай. В обход пожаловала рысь…»
Мне хорошо известно: дед Анисим наперечет знает наличие дичи в своем обходе. Еще по первому снегу он подсчитывает ее, затем тщательно заносит в свою записную книжечку — кто кого и когда подстрелил, сколько еще осталось и какой должен быть приплод на будущий год.
Получив письмо, я недолго заставил Анисима ожидать меня: собрал нужные охотничьи доспехи и выехал поездом. Только к закату солнца я добрался на место.
Старик Анисим обрадовался моему появлению: встретил тепло, радушно. Жена его тоже засуетилась. Принесла и поставила на стол шипящий медный самовар. А как приятно в лесной сторожке сидеть у горячего самовара да мирно беседовать!
— Мало остается дичи в лесу, — стал жаловаться хозяин. — Лес вырубают так, будто хлеб убирают комбайном. Даже подлесок не оставляют: сжигают на месте. Буквально негде будет укрыться не только крупным, но и мелким зверькам! А корм для них?
— Так-то оно так, — перебиваю его, — ведь на вырубленном месте сажают новый, культурный лес.
— Э-э, нет уж, — прервал меня старик. — Чтобы вырастить такой лес, какой вырубается за один день, нужно потратить много сил, к тому же, пока он вырастет, пройдет не один десяток лет… При рубке леса дичь уходит в отдаленные места, а какая остается — истребляют непутевые охотники, — закончил дед Анисим, замолчал, глубоко вздохнув. Судьба мирных обитателей леса всерьез беспокоила старика.
В сторожке воцарилась тишина. Не сводя глаз, я смотрю на доброго человека. С момента последней нашей встречи дед Анисим заметно изменился: на лице его появились новые морщинки, а лысина при свете керосиновой лампы мне вдруг напомнила гладь лесного озера в чистом мелколесье, когда на озеро смотришь издалека. Борода его еще больше поседела, а усы, как мне тоже показалось, стали намного длиннее…
Мы одновременно вышли из-за стола. Постель уже была готова. Как всегда, я забрался на полати. Пожелав хозяевам спокойной ночи, я заснул крепким сном…
Тонко скрипнула дверь — я проснулся. Дед Анисим, войдя в избу, как бы про себя сказал:
— После вчерашнего снег не выпадал.
Анисим зажег лампу. Я слез с полатей.
Сборы у охотников коротки. Наскоро закусив, мы взяли котомки, ружья и отправились на охоту.
До полного рассвета мы порядочно отмахали по санной дороге, оставляя за собой на белом ковре свежие следы. Затем свернули на просеку, а потом уже зашли в густой лес. Вскоре стали попадаться следы хорошо знакомых зайцев-беляков и белок. Но мы идем дальше. Нам нужен след рыси…
Дед Анисим идет впереди. Вот он остановился и позвал меня. Когда я подошел, он указал пальцем на снег, сказал:
— Видишь, рысь прошла здесь вечером. Теперь нам придется следовать недалеко друг от друга в один след. А то, чего доброго, можно самим попасть в беду. Рысь хитра: почуяв погоню, она может выйти на свой старый след и напасть на преследователя сзади.
Построились мы так: я немного впереди, а дед Анисим идет по моим следам…
Рысь шла то прямо, большими скачками, то вертелась вокруг свежего валежника. Местами она сидела или лежала на снегу, таилась в ожидании жертвы.
В низине ей удачи не было, рысь поднялась на косогор в сосновом бору. Здесь лес крупный и реже. Пройдя с полкилометра, лесник остановился, я тоже замер на месте. Осмотревшись, взмахом руки дед позвал меня к себе.
— Заслышав идущего ей навстречу лося, — стал объяснять мне Анисим, — рысь поднялась на эту сосну. — Он указывает на полувысохшее дерево. — Потом она спрыгнула на добычу, но, видать, промахнулась, перелетела. Лось на этом месте круто повернулся вправо. За ним погналась рысь…
Мы двинулись по их следам. Рысь, конечно, отстала от быстрого лося и свернула
