мутным желтым блеском, как перламутровые пуговицы. Голова неясыти напоминала кошачью, только была с крючковатым клювом. Неясыть с трудом повернула ее в мою сторону, укоризненно взглянула на меня и, раскрыв клюв, издала невнятный звук, как бы спрашивая: «А что же плохого я тебе сделала, охотник?»
Баркас ничего не ведал о случившемся. Полаивая, он подбежал ко мне по заячьему следу. Увидев серую, незнакомую ему птицу, хотел броситься на нее, но, понюхав, отступил. Потом с опаской приблизился, еще раз обнюхал ее и отошел в сторону: мол, что же это такое? Я гонял косого, а ты, дружище, подбил какую-то дрянную птицу?
— Эх ты, мой славный песик! Тебе не понять этого, — произнес я, успокаивая Баркаса. — И неясыть— птица, мы из нее чучело сделаем и в комнате поставим.
Конечно, собака не поняла меня, но выразила хвостом свою признательность хозяину.
Взяв неясыть как ценный трофей, я подвесил ее за мохнатые ноги к кольцу ягдташа…
Продолжая охоту, я целый день бродил по лесу, увидел и услышал много интересного. Но ничто так сильно не запечатлелось в памяти, как поединок неясыти с зайцем, поединок не на жизнь, а на смерть в первый зимний день в заснеженном светлом лесу.
ТРЕШНИЦА
Перевод А. Докукина
— Какой из тебя охотник?! Мучаешь, чай, понапрасну собаку да и все. Вот мой сосед Никифор действительно всем охотникам охотник! Не было случая, чтобы он возвратился без добычи. Пояс всегда увешан дичью…
Так частенько подтрунивал надо мной один из сослуживцев — Опанас.
Кто такой этот Никифор — я не знал. Но мне довелось познакомиться с этим «удачливым» охотником позднее.
В одну осень я охотился в лесу у реки Малый Кундыш. Здесь много седеющих ельников, они сменяются березняками, напоминающими стайки марийских девушек. А на песчаных косогорах молодцевато красуются, как деревенские парни, стройные и могучие сосны. Одним словом, леса — что надо.
В каждый выходной бывал я в этих лесах, но ни одного охотника до этого не встречал. Однако всегда чувствовал, как поблизости кто-то меня все время опекает. Вдобавок, неизвестный охотник два раза подряд взял из-под моей собаки зайцев. На этот, последний раз, я попытался с ним встретиться, нарочно. разыскивал, да куда там! Темный лес вора не выдаст. Потом, рассердившись, взял за поводок свою Ракету и — подальше от этого места.
Углубившись в старый ельник, отцепил Ракету. Вскоре нашла она белку. Собака с жаром облаивает ее. Обхожу высокую ель, но трудно обнаружить маленького зверька среди густых ветвей. Тогда я отошел в сторонку и встал под такую же соседнюю елку.
Теперь Ракета стала лаять спокойнее, поглядывая то на меня, то на макушку дерева. Она будто хочет сказать: «Белка не ушла, она здесь».
Мои размышления прервал треск сучьев. Я оглянулся: стоит человек с одностволкой в руке, на голове у него порядком выцветшая шляпа, одет в зеленоватую фуфайку и стеганые брюки.
Оглянувшись по сторонам, он пружинисто направляется к елке, которую облаивает моя собака и берет ружье наизготовку. Заметив постороннего, Ракета с лаем подбегает ко мне.
Наши взгляды встретились. Он поспешно закинул ружье за спину. У меня блеснула догадка: «Не Никифор ли это, сосед Опанаса!»
Я не ошибся: Никифор подходит ко мне и первым называет себя. Как-то неловко улыбаясь, рассказывает:
— Вот подстрелил четырех рябчиков. Собака у меня в кармане, — порывшись за заплаткой на фуфайке, он достает самодельный пищик из обрезка жестянки. — Держать собаку в городе не так-то просто да, пожалуй, и не прокормишь. Иногда, правда, беру с собой собаку знакомого, а своей не держу.
— Видать, зайцев чужих стреляешь?.. — перебиваю его рассказ.
— Как тебе сказать? Бывает, выскочит беляк под самые ноги, тогда как не палить? — оправдывается он.
Больше говорить с Никифором было не о чем, я окликнул Ракету и зашагал прочь, даже не распрощавшись с новым знакомым.
Удаляясь, слышу, как Никифор стучит палкой о старую ель, стараясь спугнуть белку, которую нашла моя собака. Спустя некоторое время до меня донесся выстрел. «Вот какой он охотник Никифор — сосед Опанаса!» — подумал я…
Во второй раз мы встретились с Никифором уже зимой, в последний день сезона. Я пришел в лес посмотреть следы, прикинуть для себя оставшиеся на следующий год запасы промысловой дичи. Говоря откровенно, я нисколько не обрадовался встрече с Никифором. Он шел впереди меня, вдруг остановился и стал что-то рассматривать.
— Гляди, трешница в кармане, — показывает Никифор на беличий след. (Тогда за беличью шкурку платили по три рубля 15 копеек.)
Никифор расплывается в улыбке, словно он нашел самородок золота, и бодро шагает по следам зверька. Я поспешаю за ним.
Проходим через сосняк, но след ведет еще дальше— белка на деревья даже не залезала. Она бежала размашистыми скачками. Впереди — старая вырубка. То тут, то там виднеются груды хвороста. След привел нас к одной из таких куч.
— Вот где она запряталась, — поясняет мне Никифор, указывая на входной под груду сухих сучьев след. — Сейчас мы ее впихнем в ягдташ…
— Не торопись, — говорю я, осматривая местность.
Поблизости стоит тоненькая елочка; вершина ее надломлена, сама наклонилась, похоже, при рубке леса была сильно повреждена. Мне жалко это молодое деревцо: ведь елочка хотела вырасти здоровой, а ее поранили…
— Ты наблюдай, а я пошевелю хворост, — говорит Никифор.
Я отошел за раненую елку и присел на пень, а Никифор, взобравшись на хворост, начал прыгать на нем. Но белка не вылезает. Он берет палку, тычет ею под хворост с разных сторон и опять без толку. А я думаю: «Эх ты, Никифор! Привязать к хвосту собаки копейку — ты бы, наверно, гонялся за нею весь день…»
— Что за чудо, куда делась, а? — мрачнеет вспотевшее лицо охотника. — А знаешь, надо хворост поджечь, — решил наконец Никифор.
— Зачем? — говорю. — Лучше сучья раскидай.
— Можно и так, — согласился он и сразу принялся за дело.
Только откинул Никифор в сторону два-три сучка, как из-под его ног выскочила белка и мигом взобралась на пораненную елку. Охотник этого не заметил и продолжал сучок за сучком раскидывать хворост.
«Пусть помучается!» — думаю я с усмешкой.
— Все равно найду, трешницу зря не оставлю!.. — вслух рассуждает он.
Я
