и надо выглядеть впечатленной, если хочешь достичь своей цели. Она распахивает глаза и складывает губы в удивленную «о». Про себя она молится, чтобы ее лицо выглядело поестественней — артистизм никогда не был ее сильной стороной, — и спрашивает:
— Вы член СС?
— Да, — говорит он, похлопывая ее по плечу. — И, честное слово, если бы наш фюрер был в опасности, я бы знал.
Юнити кладет свою руку поверх руки солдата. — Как же мне повезло столкнуться с вами. Они смеются над ее шуткой, и она добавляет:
— Однако все-таки хотелось бы взглянуть на нашего фюрера. Надеюсь, я не выгляжу из-за этого в ваших глазах корыстной или недостаточно благодарной за вашу доброту.
— Вовсе нет, Junge Dame. Вы говорите как преданная нацистка, а это лучшее украшение женщины.
Юнити скромно опускает взгляд и тихо говорит:
— Могу я пригласить вас на чай к нам домой в знак благодарности?
Он окидывает взглядом дома вокруг Английского сада — дорогие, внушительные, только самые богатые немцы могут жить здесь. Или любимчики Гитлера.
— Вы живете поблизости? — он даже не пытается скрыть удивление.
Юнити указывает на свой дом:
— Вот тут. — Зная, что в его глазах девушке неприлично жить одной, она спешит добавить: — Я живу с родителями и экономкой, но они сейчас путешествуют.
Он смотрит на свои наручные часы, а затем на Юнити:
— Что ж, служба на сегодня почти закончена, и, полагаю, стоит сопроводить вас домой, учитывая ваше встревоженное состояние.
Юнити кивает и тянется к его локтю, опирается на него. Вместе они идут к ее квартире, разговаривая только о фюрере и славной судьбе Германии. По мере того, как они сближаются, Юнити понимает, что она сделает все — не пожалеет ни души, ни тела, если потребуется, — чтобы втереться в доверие к этому молодому офицеру СС и выяснить местонахождение Гитлера. Она должна найти своего обожаемого фюрера и снова доказать ему свою ценность.
Глава тридцать седьмая
НЭНСИ
23 января 1937 года
Лондон, Англия
Я веду своей новой авторучкой «Монблан Майстерштюк» по плотной писчей бумаге оттенка слоновой кости, и в спальне слышится чарующий шорох. Этот звук намного приятнее, чем звон кастрюль на кухне, где хозяйничает горничная Мэри, или сердитое хлопанье входной двери, когда Питер отправляется «на работу» или куда он там уходит каждый день, делая вид, что трудится. Какое облегчение — взять ручку и заглушить эти неприятные звуки, погрузившись в историю Леди Олдерли, такую далекую от вечно тлеющих супружеских ссор и нескончаемых тревог из-за операции от бесплодия, которая уложила меня в постель на две недели.
Я возвращаюсь к «введению» для книги. Как трудно собрать воедино все богатство тем, произрастающих из жизни Марии и ее невестки Генриетты, за которых я испытываю непреодолимую семейную гордость. Боже, моя родственница леди Стэнли основала Гиртон-колледж в Кембридже в 1869 году, чтобы дать женщинам возможность получить образование мирового уровня. Как моя семья прошла путь от такого возвышенного взгляда на женщин и образование до отказа моих собственных родителей отправлять нас, девочек, в какое-либо учебное заведение, сделав исключение только для Юнити, лишь бы сбыть ее из дома? Уму непостижимо.
Закрыв на мгновение глаза, я спрашиваю себя, почему прошлое семьи Стэнли так отзывается во мне? И ответ приходит. Меня привлекают спокойные, устойчивые политические взгляды, какими бы старомодными и основанными на аристократическом превосходстве они ни были. Меня трогает, что решения принимались исходя из желания достойно заботиться о гражданах, в том числе женщинах. Это так не похоже на сегодняшние хаотичные, переменчивые политические метания между идеологиями, когда из-за страха финансовых потерь люди отказываются и от здравого смысла, и от альтруизма. Может, я обожаю писать «Леди Олдерли», потому что тоскую по ушедшей, давно исчезнувшей Англии? Не думала, что я такая ретроградка.
Размашисто ставлю точку в заключительном предложении на последнем листе бумаги в стопке. Кладу ручку на столик, который пристроила на коленях, разглядываю ее черную эмалевую и платиновую поверхность и качаю головой, вспомнив, что я чуть не вернула этот неожиданно прекрасный рождественский подарок Питеру.
— Ты купил мне «Монблан Майстерштюк»? — воскликнула я, увидев ручку немецкого производства. — Еще бы нацистскую свастику положил под рождественскую елку, украсив бантиком.
Даже Муля и Пуля, не большие поклонники Питера, цыкнули на мою колкость в канун Рождества, подтолкнули извиниться и принять подарок. Честно говоря, я сорвалась скорее из-за того, что он опять где-то пьет и пропадает ночами, чем из-за рождественского подарка, произведенного в Германии. Думаю, он все еще не простил меня, а я не простила его. Но он мне все еще нужен. Хотя бы ради ребенка.
Я тянусь с кровати за новой пачкой бумаги, и в области таза меня пронзает боль. Я в панике хватаюсь за живот. Неужели я повредила себе этим неосторожным движением? После выскабливания, которое мне сделали, чтобы справиться с бесплодием, мне нужен отдых и покой для восстановления, так сказал врач. Я спросила, можно ли мне писать, сидя в кровати со столиком на коленях, он отмахнулся, мол, от этого занятия вреда не будет. Но доктор недооценил, как мечется мой беспокойный, подвижный ум и как тянется за ним тело.
Боль утихает, а вместе с нею и страх. Я напоминаю себе, что доктор предупреждал — будут тупые, ноющие боли, а порою и резкие, но они пройдут и все будет хорошо. Должно стать хорошо.
Глубоко вздохнув, я кладу на столик свежий лист бумаги и снова начинаю писать. Меня прерывает стук в дверь спальни, Мэри окликает:
— Мэм?
— Да? — отвечаю я, изо всех сил стараясь не выдать голосом раздражения.
— Простите за беспокойство, но к вам посетительница.
— Посетительница? — Вчера никто не звонил мне, чтобы предупредить. С другой стороны, «золотая молодежь» никогда ничего не планирует. Хотя они уже не так и молоды, о чем я и напомнила Ивлину и Энтони Пауэллу, заходившим пару дней назад. Они поежились от укола, но смолчали, потому что так и есть. Ивлин, войдя в комнату, первым делом раскритиковал мое решение сделать операцию от бесплодия, ведь она может навеки привязать меня к несносному Питеру. «На твоем месте я бы поискал мужчину получше» — вот что он сказал, он всегда так думал. Его слова задели меня, в основном потому что это правда.
— Кто там? — спрашиваю я. — Ваша сестра.
А нельзя ли чуть конкретнее, в конце концов у меня пять сестер, есть из кого выбрать?.. Но я знаю, что нельзя выказывать раздражения, мы и так постоянно испытываем терпение Мэри. И мы не можем провоцировать ее уйти. В
