Потом его, «паханишку», будут долго бить, топтать, и убьют до смерти, а за это время умрёт и тот, кому он воткнул «притыку». И выпустившие пар бухари сядут допивать, забыв о том, что по запаре вызвали «Скорую», а диспетчер, как положено, сообщил в милицию. «Скорая» одна не приедет — там уже давно не осталось дураков, мчащихся на ночные вызовы с ножевыми.
А вот тусклым утром, серым, как серебрянка на кладбищенских памятниках, в разгромленную квартиру, где пахнет водкой, табаком и убоиной, где извиваются недодавленными гусеницами на продавленных диванах и грязном полу пьяные, придут злые милиционеры и начнут пинками поднимать их, и долго будут пинать того, которого зарезал «паханишка», пока не поймут, что всё — этот уже никогда не встанет…
И думая про всё это, про то, что ничего исправить и изменить нельзя, про то, что ради «побухать» целая толпа поедет кто на зону, кто на «химию», Серый злился на себя, но ничего не мог с собой поделать — мысли сами лезли в голову, летели туда, как мошка на фонарь.
И разозлившись окончательно, он поднялся, отбросив ненавистное одеяло, подошёл к окну и на мгновение, на секунду замер, касаясь пальцами занавески. Почему-то захотелось вдруг выбежать на холодный, колючий воздух — как в армии, по пояс голым, крепким, литым, точно из автомобильной резины сделанным, и пробежать кросс, а потом — на турник, на брусья, и — в душ. И жизнь станет сразу другой, простой и понятной, и не будет там рыданий за стеной, звона бутылок, воплей…
И бронзовой головы в яме не будет тоже.
Серый рывком отдёрнул занавеску и зажмурился от полоснувшей по глазам белизны.
Снег. В этом году рано — ещё октябрь не закончился. И сразу стало как-то тоскливо, но в то же время ясно: всё, Рубикон перейдён. Будет зима, теперь уже абсолютно точно, будет Новый год всякий, двадцать третье февраля, ну, а потом весна — и всё по новой. Жизнь продолжается. Ничего не закончилось. И не закончится никогда. И даже вот этот вот снег — он тоже растает, может быть, прямо сегодня.
Глава седьмая
В горисполком, мэрию по-новому, Серый пришёл к десяти. Оробев вначале перед монументальной дверью, украшенной с двух сторон полированными латунными табличками, на русском и английском сообщающими, что здесь находится «Муниципалитет города Средневолжска» и «Городская администрация», Серый разозлился.
«Чё менжеваться-то? — пронеслось у него в голове. — Я что, за чужим пришёл?»
Дёрнув дверь, он, топая мокрыми кроссовками, ввалился в сакральный полумрак огромного холла. Когда-то — Серый был ещё маленьким и оказался в горисполкоме вместе с отцом — напротив входа висело большое красное знамя, бархатное, с орденами, а в нише белела мраморная голова Ленина.
Теперь вместо знамени посетителей приветствовал стенд «Развитие частного предпринимательства в городе Средневолжске», весь в фотографиях и диаграммах, а мраморную голову заменила пёстрая, как бабочка «павлиний глаз», ваза — подарок из братского Китая.
Навстречу Серому откуда-то сбоку вышел суровый милиционер в портупее, с пистолетом в коричневой кобуре, похожей на шоколадку.
— Вы к кому? — сухо спросил он, покачиваясь с носков на пятки — и обратно.
— Я… приватизацию мне… надо, — выдавил из себя Серый и разозлился ещё больше. — По делу, короче.
— Пройдите в гардероб, потом в пятый кабинет, — сказал милиционер.
…Серый шёл по коридору, и губы его против воли растягивались в улыбку. В горисполкоме пахло как в школе во время каникул, и почему-то этот запах казался родным и добрым. Он как бы намекал Серому: «Не боись, учащийся Сергей Сергушёв. Все будет».
Будет. В том числе и хорошо.
И хотя Серый уже давным-давно не был никаким учащимся, сейчас ему вдруг очень захотелось, чтобы все вернулось обратно, и из двери с циферкой «5» вышла завуч Вера Александровна, строго посмотрела поверх очков, спросила своим «особым» голосом: «Сергушёв, опять прогуливаешь?», взяла его за руку и повела в класс.
Серый даже постоял несколько секунд в коридоре, словно бы всерьёз надеясь, что представленное им может произойти на самом деле. И только заслышав чьи-то шаги за спиной, постучал, открыл дверь и вошёл.
* * *
— Конечно, Сергей Владимирович, у вас прав на этот участок больше, — пластмассовым голосом произнесла женщина за высоким барьером. Серый видел только её причёску — красиво уложенные крашеные локоны цвета «пепельный блонд». — Но поскольку вы оба с гражданином Поляковым Андреем Евгеньевичем являетесь претендентами, ваш вопрос должен решаться через суд.
Серый поскрёб ногтем металлический уголок, окантовывающий барьер. Он не знал, что сказать, и поэтому брякнул первое, что пришло на ум:
— А если бы я приватизировал участок летом?
— Тогда у вашего конкурента не было бы никаких шансов, разумеется, — ответил пластмассовый голос. — Но он успел подать заявление раньше вас.
— А давайте так и сделаем, — второй раз брякнул Серый, положил локти на барьер и уставился на пепельные локоны гипнотическим взглядом.
От слова «суд» у него свело скулы, рот наполнился слюной, словно после черемухи, и Серый буквально ухватился за соломинку.
Женщина дёрнула головой, как от удара током, вскинулась и удивлённо посмотрела на Серого. Она была довольна молода — тридцатник, ну, может быть, чуть-чуть за тридцать, и, в общем-то, симпатичная: красивые глаза с аккуратно подведёнными ресницами, губки бантиком, и вообще вся ухоженная, ладная, чистенькая, но общее впечатление портила некоторая одутловатость, возникшая, видимо, вследствие хорошего питания и малой подвижности.
— Вы предлагаете мне совершить… подлог? — заговорщицки понизив голос, с интересом спросила она и странно наклонила голову, глядя на Серого из-под локонов. Взгляд её внезапно сделался искрящимся, жгучим, как у охотящейся кошки.
Серый пожал плечами — он не знал, что ещё можно сделать или сказать. Ситуация явно не имела никакого разрешения. В суде Афганец выиграет — его «боевое братство» постарается, занесут кому надо. Или припугнут. Или и то, другое. В любом случае участок уплывёт. А с ним и Ильич. Сто двадцать тонн.
— Предлагаю, — громко сказал Серый.
— Тише ты… гражданин Сергушёв, — совсем другим тоном, с внезапной нутряной хрипотцой, сказала обладательница волос цвета «пепельный блонд», и стрельнула глазками по сторонам.
В перегороженной барьером комнате никого не было, но Серый понял, что эта стрельба глазами не потому, что женщина кого-то боится, а для того, чтобы он, Серый, что-то понял.
Но что? Что нужно дать денег? Так у него их нет, и не было никогда. А какая ещё с него может быть корысть? С него взятки гладки…
— У меня через полчаса обед, — тихо, почти шёпотом, произнесла женщина. — Подожди меня в сквере напротив. Там и поговорим. Понял?
