Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
Как-то раз одному дьяку принесли в гостинец щуку. Это увидел один злейший враг дьяка и донес государю: «Этот человек, воздерживаясь от малых рыб, пожирает большие, которые ловит из твоих садков». Тиран вызвал дьяка к себе и осыпал бранью: «Ты, злодей, ешь больших рыб из моих садков, хотя там могут оказаться и малые. Так ступай же ешь и тех и других, больших и малых». Царь велел утопить его в пруду.
С другим дьяком, любителем жареного гуся, Грозный расправился самым варварским способом. Он, по словам англичанина Дж. Флетчера, «спросил у палачей своих, кто из них умеет разрезать гуся, и приказал одному из них сначала отрубить у дьяка ноги по половину икр, потом руки выше локтя (все спрашивая его, вкусно ли гусиное мясо) и наконец отсечь голову, дабы он совершенно походил на жареного гуся».
Одного боярина, пытавшегося бежать в Речь Посполитую, тиран призвал к себе и приказал пытать. Он был привязан к телеге, управляемой лошадью, у которой предварительно выкололи глаза. Опричники Грозного с гиканьем и улюлюканьем погнали слепую лошадь в пруд. Видя, что боярин тонет, самодержец театрально воскликнул: «Отправляйся к польскому королю, к которому ты собирался в дорогу, вот у тебя есть лошадь и телега!»
Опричнина стала жупелом не только для России, но и для всей Европы. «Если бы сатана хотел выдумать что-нибудь для порчи человеческой, то и тот не мог бы выдумать ничего удачнее», – говорили иноземцы. Исполнив свою главную роль – укрепление безграничной деспотической власти, опричнина постепенно сошла на нет. Свою роль сыграло здесь и опустошительное нашествие на Москву в 1571 году крымского хана Дивлет-Гирея, которому опричное войско не смогло противостоять. К концу 1572 года царь решил избавиться от былых сподвижников и казнил почти всех.
Показательна в этом отношении участь ближайшего фаворита царя Федора Басманова. Этот опричник не только потешал монарха на пирах, но и умел придать убийствам характер шутовства. Федор пытался купить себе жизнь тем, что вызвался собственноручно отрубить голову своему отцу, тоже теперь уже опальному опричнику, однако это не спасло его от неминуемой смерти. А расправу с князем Афанасием Вяземским, в прошлом ближайшим советчиком и доверенным лицом, Грозный обставил театрально. Однажды, возвратясь от царя, Вяземский увидел, что дом его разграблен, а вся челядь перебита. Охваченный ужасом, он, однако, сдержался и затаился, боясь обнаружить сочувствие к убитым. Но когда тиран казнил его брата, князь в страхе бежал, но был пойман и нещадно избит палками. В итоге его отправили в ссылку, где тот и умер.
Современник отмечал: «У многих приказал он вырезать из живой кожи ремни, а с других совсем снять кожу и каждому своему придворному определил он, когда он должен умереть, и для каждого назначил различный род смерти: у одних приказывал он отрубить правую и левую руку и ногу, а только потом голову, другим же разрубить живот, а потом отрубить руки, ноги и голову; в общем, все это делалось различными неслыханными способами». Грозный при этом запрещал даже произносить слово «опричнина» под страхом сурового наказания.
Чувство одиночества и мания преследования не давали покоя тирану в последующие годы. Он то говорил о желании облачиться в черную ризу монаха, то не в шутку вел переговоры с английской королевой о предоставлении ему убежища в Британии. Как бы готовясь к своему уходу, он в 1574 году объявил, что отказывается от своих обязанностей в пользу одного из татарских князей, крещенного под именем Симеона Бекбулатовича. Грозный посадил Симеона в Москве, венчал его на царство, а сам назвался Иваном Московским, вышел из Кремля и жил на Петровке; «ездил просто», как боярин, и демонстрировал подобострастие к шутовскому царю. 30 октября 1575 года он пишет униженную челобитную с уничижительными самоназваниями и уменьшительными словами. В заключение он обращается к Симеону с нижайшей просьбой – разрешить ему «перебрать людишек». Этот шутливый эвфемизм означает не что иное, как вновь совершить массовые казни.
Через год Симеон исчез, и, довольный разыгранным фарсом, Грозный вновь появляется на престоле и до 1578 года продолжает свои расправы. Одновременно он кается, думая, что, составив синодики (поминальные списки) казненных и разослав по монастырям вклады на поминовение их душ, он вымолит прощение у Бога. Перед смертью Иван Васильевич принял монашеский постриг. Но и в ризе он требует, чтобы его потешали и развлекали все новые шуты-скоморохи. В день кончины царя они залихватски плясали у его одра.
Всешутейший патриарх
Никита Зотов
Дьяк Челобитного приказа Никита Моисеевич Зотов (ок. 1644–1718) был с младых ногтей беззаветно предан дому Романовых. Ему доверяли ответственные задания самого деликатного свойства. «Тишайший» царь Алексей Михайлович поручил ему расследование злоупотреблений и казнокрадства боярина И.С. Хитрово, служившего на Дону. При царе Федоре Алексеевиче Зотов был отправлен в Крым для переговоров о мире со спесивым крымским ханом Мурад-Гиреем, что потребовало от московита немалого самообладания и изворотливости. А сколько немыслимых унижений пришлось пережить Зотову (вкупе с другими эмиссарами царя) за долгие десять месяцев крымского плена! Басурмане не думали церемониться с русскими и отвели им весьма убогое помещение, скорее напоминавшее загон для скота. «Воистину объявляем, – писали заложники в Белокаменную, – что псам и свиньям в Московском государстве далеко покойнее и теплее, нежели там нам, посланникам царского величества, а лошадям не только никаких конюшен нет, и привязать не за что; кормов нам и лошадям ничего не давали, а купить с великою нуждою хлеба, и ячменя, и соломы добывали, и то самою высокою ценою». Истый государственник и патриот, Зотов, несмотря на все угрозы крымцев (а ему угрожали смертью), отчаянно отстаивал интересы России. Бахчисарайский договор с Мурад-Гиреем был в конце концов заключен, но на невыгодных для России условиях. В этом-то «оскорбительном» для русских договоре обвинили как раз Зотова, забыв о том, что если бы не он, перемирия вообще бы не было.
Прибыв из крымского плена в Москву, Никита Моисеевич попал, что называется, из огня да в полымя. Он подвергся жестокой опале и был посажен под домашний арест. От Зотова в буквальном смысле шарахались, как от чумы, – запрещали видеться с друзьями и передавать другим личные вещи, опасаясь, что тот привез из Крыма моровое поветрие. Однажды его посетил пристав и приказал немедленно покинуть столицу и отбыть в свою деревню. Но Никита не сразу покорился: интуиция подсказывала ему, что именно здесь, в Москве, он вскоре будет востребован и оценен. Он тянул время, обставляя свой предполагаемый отъезд все новыми и новыми препятствиями; говорил, к примеру, что без письменного царского указа боится трогаться с места, «чтоб ему того в побег не поставили». Отправиться в свое захудалое имение Донашево, что под Коломной, ему все-таки пришлось, но жить там довелось недолго: очень скоро туда прибыл специально отряженный вестовой с приказанием мчать Зотову в Москву и предстать пред царские очи.
Прибыв во дворец, Никита и ведать не ведал, отчего удостоился монаршего внимания. Не знал, что много лестных слов насказал о нем царю Федору Алексеевичу боярин Ф.П. Соковнин – он-де, Зотов, муж и трезвый, и кроткий, и смиренный, и всяких добродетелей исполнен, и в грамоте и писании искусен. Все это было сказано боярином в нужном месте и в нужное время, ибо царь озаботился тогда образованием своего малолетнего брата и крестника, царевича Петра (будущего императора Петра Великого), и как раз искал для него подходящего учителя и наставника. Все сошлось на Зотове: «Его кандидатура удовлетворяла всех, – отмечает исследователь И. Грачева, – и окружение царевны Софьи, озабоченно следившее за подраставшим Петром, и царя Федора Алексеевича, проявлявшего заботу о своем крестнике, и мать Петра, не доверявшую Милославским».
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
