Зажав коробку под мышкой, Наташа бросилась к подруге и вдруг услышала за спиной знакомый голос:
— Natacha, bonne journee![2]
Наташа обернулась — Филипп Левек весело помахал ей рукой и скрылся в толпе встречающих. «Странно, он все еще здесь?» — мелькнуло у нее в голове, но в этот момент Лена уже душила ее в своих объятиях.
— Кто это? — спросила она, кивнув вслед удаляющейся фигуре Филиппа.
Наташа небрежно махнула рукой.
— Так… Вместе летели.
— Красивый мужик. Ты хоть познакомилась с ним?
— Угу…
Говорить о Филиппе не хотелось.
— Дай хоть на тебя посмотреть! Какая ты красивая, Ленка! Париж явно пошел тебе на пользу.
— Париж всем идет на пользу, ты в этом скоро убедишься.
— Хочешь сказать, что мне все это не снится?
— Дурочка ты моя, конечно, нет! Сейчас мы с тобой сядем в машину…
— Неужели твоя?
— Ну да, можешь поздравить. Правда, это всего-навсего «жигули», но зато экспортный вариант… И потом, разве еще недавно мы с тобой могли мечтать хотя бы о таком средстве передвижения?
— Как хорошо! Значит, мы сможем съездить в Версаль?
— Ну конечно! Завтра же и поедем. Или в воскресенье.
— Нет, сперва Париж, а уж потом…
— Не забывай, что я работаю. С понедельника тебе придется ходить и ездить без меня. По крайней мере, днем.
— Жалко… А отпуск? Хотя бы на пару дней!
— Смеешься? Лето, полно работы. Да и командировка моя скоро кончается.
— Ты же писала, что собираешься остаться еще на несколько месяцев?
— Ничего не вышло. Знаешь, сколько здесь таких, как я, желающих. Так что еще месяц-полтора — и все. А вот и мое авто. Как тебе, ничего? Тогда садись. Приедем домой, немного придешь в себя, пообедаем, поговорим, а вечером я покажу тебе Париж.
Машина выбралась из многоярусного гаража и вырулила на шоссе, по обеим сторонам которого возвышались многочисленные рекламные шиты и отдельно стоящие бетонные здания не совсем ясного назначения. Единственное, что отличало эту дорогу от Ленинградского шоссе, по которому она ехала в Шереметьево, — это совершенно зеленые деревья, тогда как в Москве последних дней апреля деревья были еще голые.
— Так что это был за француз? — весело спросила Лена.
— Просто француз. Мы сидели рядом в самолете.
— Что значит «сидели»? Вы познакомились?
— В том смысле, что мы представились друг другу, — да.
— А в каком смысле — нет?
— Ленка, перестань! Ты же все прекрасно понимаешь! Мы посидели, поговорили, даже нашли общих знакомых, а потом он сказал «merci» и «au revoir» и преспокойно ушел. Очевидно, к жене.
— Ты сама, наверное, отшила его! Я же тебя знаю!
— Боюсь, на сей раз все было наоборот, — вздохнула Наташа. — Хотя… В какой-то момент мне показалось, что он смотрит на меня с некоторым интересом…
— А какие это у вас могут быть общие знакомые?
— Даже не знакомые, а так… Он знает кое-кого из тех, у кого мы с тобой когда-то учились. Например, профессора Меретинского.
— А-а… Ну это бесперспективно.
— Вот именно. Поэтому давай переменим тему. Расскажи лучше о себе.
— Да что рассказывать? Я тебе обо всем писала. Работаю каждый день до семи вечера: сижу на телефоне, отвечаю на одни и те же вопросы. Устаю ужасно. Когда прихожу вечером домой, веришь, уже ничего не хочется. Сижу перед телевизором, зеваю, а в десять собираюсь бай-бай.
— Телевизор-то хоть французский смотришь?
— Да что ты! Я за день от этого французского устаю как собака.
— А в выходные?
— А что выходные? В субботу надо убраться, постирать, погладить, накрутиться. Когда все переделаешь, сил и времени остается только на то, чтобы немножко погулять в Булонском лесу с кем-нибудь из посольских баб, таких же одиноких, как я. Лес, между прочим, совсем рядом.
— Я знаю. А в воскресенье?
— В воскресенье иногда езжу в центр…
— Иногда? Ленка, ты же в Париже! Как ты можешь так бездарно проводить время? «Убраться, погладить…» В Москве будешь убираться и гладить, а здесь надо ходить, смотреть, впитывать в себя эту красоту.
— Да что ты понимаешь! На зарплату, которую я здесь получаю, ничего особенно не впитаешь. Билет в Лувр стоит столько же, сколько приличная футболка. А потом, знаешь, я один раз сходила туда и так устала, что еле до дому дотащилась. Ты же помнишь, что я совершенно равнодушна к живописи.
— Ну хорошо, а город? Ты же можешь просто ходить по городу?
— Какое удовольствие ходить, если нет денег? Здесь на каждом углу соблазны…
— Если у тебя нет денег, что же говорить мне? — усмехнулась Наташа.
— Это разные вещи. Когда живешь здесь и знаешь, что это, увы, на очень короткий срок, что скоро вернешься и сядешь опять на мизерную зарплату, начинаешь очень рационально планировать расходы.
Наташа рассмеялась:
— Я только сейчас начинаю понимать, до какой степени я беззаботно живу.
Лена смутилась:
— Ты извини, я, наверное, кажусь тебе эгоисткой, но, знаешь, здесь все такие. Я тебя познакомлю со своей приятельницей — она не мне чета, она — жена дипломата. Вот кто преподаст тебе настоящий урок здравомыслия.
Наташа засмеялась:
— Жена дипломата — это звучит, как название должности.
— Это почти так и есть! Ты бы видела, как они себя здесь носят! А на самом деле… точно так же считают копейки, как и мы, техсостав. Хотя денег у них в десять раз больше.
Тем временем машина как-то незаметно оказалась в городе. Они ехали по довольно широкой и маловыразительной улице, по обеим сторонам которой росли высокие платаны. Проехали мимо огромного бетонного сооружения за металлической оградой, напоминавшего скорее огромных размеров дзот, и Лена сказала, что это российское посольство. Потом машина свернула влево, выехала на небольшую площадь, где Наташа успела разглядеть ресторан и напротив него — небольшую бензозаправку, сделала еще один поворот и оказалась на узкой улочке, в конце которой, в проеме между домами, Наташа с восторгом увидела верхний ярус Эйфелевой башни.
— Это — рю де ля Тур, улица Башни, — сказала Лена. — Здесь мы с тобой будем жить.
Она притормозила, повернула направо и въехала в подземный гараж, расположенный под одним из домов.
Наташе все казалось необычным: погруженный в полную темноту гараж (его этажи уходили глубоко под землю); поблескивающие в темноте бетонных боксов красивые автомобили; маленький лифт, обитый изнутри мягкой ковровой тканью, в котором они прямо из гаража поднялись на четвертый этаж, где жила Лена и где пришлось зажечь свет, так как в коридоре было совершенно темно.
