Только этого мне ещё не хватало. Хотя в её положении я бы тоже разревелся. Или бы притворился, что реву, — чтобы поскорее отделаться. Но девочка не притворялась. Она рыдала от души, надрыв в её голосе был самый настоящий.
— Ну ладно, не плачь. — Я стал её успокаивать.
Но она почему-то не успокаивалась, а наоборот. Ну что за наказание такое! Я пошарил по карманам.
— Хочешь чупа-чупс?
— Что? — не поняла девочка. — Хочу.
Я дал ей вишнёвый чупа-чупс, и он мгновенно исчез в её малозубом рту.
— Погоди, сними обёртку.
Что она, в самом деле?
— Где твой папа?
— Он живёт с другой тётей, в квартире улучшенной планировки. Чаю хочешь?
— Давай.
Мы молча пошли по коридору, мимо совмещённого санузла и кладовки… Потом мы свернули направо.
Это была наша квартира, теперь я знал это наверняка. Только всё в ней было какое-то старое, как в краеведческом музее имени Надежды Константиновны Крупской. Что же они не сделают ремонт? Или у них тут дизайн интерьера в стиле винтаж?
На нашей кухне тоже всё было не по-нашему. Куда-то делся фамильный круглый стол, электроплита и трёхкамерный холодильник «Самсунг». Маленькая плазма под потолком тоже бесследно пропала. Из бытовой техники здесь был только чайник в горошек со свистком и скороварка. Юля Репях поставила чайник на газовую горелку.
— А где вы храните продукты? — спросил я.
— Вот тут, в шкафчике. — Она открыла дверцу под подоконником и достала оттуда литровую банку с вареньем. — Малиновое, ням-ням. — Девочка облизнула красный рот. — Холодильник у нас в ремонте.
За окном, я заметил, в авоське висела синяя курица с гребешком на голове. Я такую раньше никогда не видел, мёртвую. От вида этой курицы мне стало очень тревожно.
Всё это меня очень смущало. Очень. Мы стали пить чай.
— Вы с мамой по какому адресу проживаете? — спросил я, как полицейский у нарушителя.
— Ленина, 35, — отчеканила Юля.
— Квартира 27?
— Да.
— В Барнауле? — на всякий случай уточнил я, вспомнив «Иронию судьбы».
— Алтайского края.
Она была очень сообразительная, эта пяти-шестилетняя Юля Репях.
— И давно вы тут живёте?
— С самого рождения.
Ясно. Значит, как минимум они уже лет пять в нашей квартире обитают. Тогда где же обитаем мы?
— А ты ничего не путаешь?
Я внимательно пригляделся к девочке. Вон и пижама у неё в Чебурашку. Мне стало совсем не по себе.
— А у нас новая радиола! — сказала Юля, щёлкая кнопкой какого-то мамонтоподобного агрегата на стенке. — Ой, моя любимая песня!
«…Море, море, мир бездонный! Пенный шелест волн прибрежных…» — послышалось из приёмника.
Где-то я уже такое слышал.
— А ты на море сколько раз был?
— Нисколько.
— Пра-а-а-а-а-авда? — удивилась Юля. — А мы с мамой уже четыре раза со всеми удобствами.
— Вы что с мамой — богачи? У вас личный самолёт?
— Нет, мы ездим на поезде.
«На кругосветном?» — хотел спросить я, но не стал.
«…Над тобой встают, как зори, над тобой встают, как зори, нашей юности надежды!» — пропел мамонт на стене.
— Ясно.
У маленьких с логикой вообще нелады, я заметил.
«В нашем эфире прозвучал новый шлягер Юрия Антонова на слова Леонида Фадеева „Море, море“».
Точно. Я маме этого Антонова недавно в телефон качал.
«А теперь прослушайте сводку новостей».
— Какой у тебя красивый медвежонок. — Юля завистливо покосилась на мои часы.
— Это Микки-Маус.
— Кто?
«…Завершено строительство магистрального газопровода Уренгой — Грязовец — Москва…»
— Микки-Маус.
— А-а-а-а.
«…Перейдём к политическим новостям».
Я не мог избавиться от какого-то навязчивого чувства, как будто меня заперли в бабушкин шкаф и попросили не дышать какое-то время. Надо было что-то делать. Надо было срочно выбираться из этого шкафа, пока я сам нафталином насквозь не пропах.
— О’кей, мне пора, — сказал я, вставая из-за стола. — Спасибо за чай.
«…во Франции. Во втором туре президентских выборов Валери Жискар д’Эстен проиграл социалисту Франсуа Миттерану…»
— А я думал, там у них по-другому президента зовут.
— Ты что, со мной не поиграешь? — жалобно спросила Юля Репях.
— В другой раз, ладно?
— Манюня обидится, — пригрозила Юля и снова стала чернеть и кукситься.
Тут я поспешил на выход, и…
Глава 4
Мир, труд, май
И знаете, что самое странное? Как только я оказался на улице, во дворе, я сразу всё понял. Вдохнул весеннего воздуха, после этого их нафталинового, и сразу понял.
Но то, что я понял, оказалось так неправдоподобно, что я притворился, как будто бы ничего не понял.
Наверное, я просто побоялся смотреть суровой правде в глаза. А она была кругом практически. Например, правда была в тополях, которые росли во дворе. Только вчера у нас во стояли толстые и до пятого этажа, а сегодня — тонюсенькие и мне по макушку.
Потом городок. У нас во дворе стоит железный городок, весь ржавый, с завязанными в узел качелями и песочницей с оторванным грибком. Песок в неё не возят уже третий год — с тех пор, как сменилась управляющая компания. А грибок сорвал великовозрастный тунеядец дядя Миша Забабашкин, позор нашего двора. Его за это потом три дня в полиции заставили ночевать. А когда дядя Миша вышел, он нашу горку скатал в трубочку, что не удивительно. Она и без него дышала на ладан.
Так вот, в сегодняшнем нашем дворе были и горка, и качели, и грибок с малышнёй — в общем, полна коробочка. И новенький паровозик — на нём играли какие-то незнакомые мальчишки. И всё это, заметьте, с иголочки, свежевыкрашенное в приятный зелёный цвет.
