Потому, что ее пишет человек, подозреваемый в военных преступлениях. Мистер Фридман – специалист по таким людям. Он выразил страстное желание заполучить любые документы, которыми я мог бы пополнить его архивы нацистских злодеяний. Он так этого жаждал, что дал мне пишущую машинку, бесплатную стенографистку и возможность использовать научных консультантов, которые смогут откопать любые сведения, необходимые для пополнения и уточнения моих материалов.
Я сижу за решеткой.
Я сижу за решеткой в прелестной новой тюрьме в старом Иерусалиме.
Я ожидаю справедливого суда государства Израиль за мои военные преступления.
Забавную пишущую машинку дал мне доктор Фридман, и подходящую к случаю. Машинка явно была сделана в Германии во время второй мировой войны. Откуда я это знаю? Очень просто: в ее клавиатуре есть символ, которого никогда не было до Третьего рейха и которого никогда не будет впредь. Этот символ – сдвоенная молния – употреблялся для обозначения СС – Schultzstaffeln[3], – наводившего на всех ужас наиболее фанатичного крыла нацизма.
Я пользовался такой машинкой в Германии во время войны. Всегда, когда я писал о Schultzstaffeln, а я это делал часто и с энтузиазмом, я никогда не использовал аббревиатуру СС, а ударял по клавише с гораздо более устрашающими и магическими сдвоенными молниями.
Древняя история.
Я окружен здесь древней историей. Хотя тюрьма, в которой я гнию, и новая, говорят, что некоторые камни в ее стенах вырублены еще во времена царя Соломона.
И порой, когда из окна своей камеры я смотрю на веселую и раскованную молодежь юной республики Израиль, мне кажется, что я и мои военные преступления такие же древние, как серые камни царя Соломона.
Как давно была эта война, эта вторая мировая война! Как давно были ее преступления!
Как это уже почти забыто даже евреями – то есть молодыми евреями.
Один из евреев, охраняющих меня здесь, ничего не знает об этой войне. Ему это не интересно. Его зовут Арнольд Маркс. У него очень рыжие волосы. Арнольду всего восемнадцать, а это значит, что ему было три года, когда умер Гитлер, и он еще на свет не родился, когда началась моя карьера военного преступника.
Он охраняет меня с шести утра до полудня.
Арнольд родился в Израиле. Он никогда не выезжал из Израиля. Его родители покинули Германию в начале тридцатых годов. Он рассказал мне, что его дед был награжден Железным крестом в первую мировую войну.
Арнольд учится на юриста. Арнольд и его отец-оружейник страстно увлекаются археологией. Отец и сын проводят все свободное время на раскопках руин Хазора. Они работают там под руководством Игаля Ядана, который был начальником штаба израильской армии во время войны с арабами.
Пусть будет так.
Хазор, по словам Арнольда, город ханаанитов в Северной Палестине, существовал, по меньшей мере, за девятнадцать столетий до Рождества Христова. Примерно за четырнадцать столетий до Рождества Христова, говорил Арнольд, армия израильтян захватила Хазор и сожгла его, уничтожив все сорок тысяч жителей.
– Соломон восстановил город, – сказал Арнольд – но в 732 году до нашей эры Тиглатпаласар III снова сжег его.
– Кто? – спросил я.
– Тиглатпаласар III, ассириец, – сказал он, пытаясь подтолкнуть мою память.
– А… – сказал я. – Тот Тиглатпаласар…
– Вы говорите так, словно никогда о нем не слышали, – сказал Арнольд.
– Никогда, – ответил я и скромно пожал плечами. – Это, наверное, ужасно.
– Однако, – сказал Арнольд с гримасой школьного учителя, – мне кажется, его следует знать каждому. Он, наверное, был самым выдающимся из ассирийцев.
– О… – произнес я.
– Если хотите, я принесу вам книгу о нем, – предложил Арнольд.
– Очень мило с вашей стороны, – ответил я. – Может быть, когда-нибудь я и доберусь до выдающихся ассирийцев, а сейчас мои мысли полностью заняты выдающимися немцами.
– Например? – спросил он.
– Я много думаю последнее время о моем прежнем шефе Пауле Иозефе Геббельсе, – отвечал я. Арнольд тупо посмотрел на меня.
– О ком? – переспросил он.
И я почувствовал, как подбирается и погребает меня под собой прах земли обетованной, и понял, какое толстое покрывало из пыли и камней в один прекрасный день навеки укроет меня. Я ощутил тридцати-сорокафутовые толщи разрушенных городов над собой, а под собой кучу древнего мусора, два-три храма и – Тиглатпаласар III.
Глава вторая.Особая команда…
Охранник, сменяющий Арнольда Маркса каждый полдень, человек примерно моих лет, а мне сорок восемь. Он хорошо помнит войну, но не любит вспоминать о ней.
Его зовут Андор Гутман. Андор медлительный, не очень смышленый эстонский еврей. Он провел два года в лагере уничтожения в Освенциме. По его собственному неохотному признанию, он едва не вылетел дымом из трубы крематория: – Я как раз был назначен в Sonderkommando – рассказал он мне, – когда пришел приказ Гиммлера закрыть печи.
Sonderkommando означает – особая команда. В Освенциме это значило сверхособая команда – ее составляли из заключенных, обязанностью которых было загонять осужденных в газовые камеры, а затем вытаскивать оттуда их тела. Когда работа была окончена, уничтожались члены самой Sonderkommando. Их преемники начинали с удаления останков своих предшественников.
Гутман рассказывал, что многие добровольно вызывались служить в Sonderkommando.
– Почему? – спросил я.
– Если бы вы написали книгу об этом и дали ответ на это «почему?» – получилась бы великая книга!
– А вы знаете ответ? – спросил я.
– Нет, – ответил он, – вот почему я бы хорошо заплатил за книгу, которая ответила бы на этот вопрос.
– У вас есть предположения? – спросил я.
– Нет, – ответил он, глядя прямо в глаза, – хотя я был одним из добровольцев.
Признавшись в этом, он ненадолго ушел, думая об Освенциме, о котором меньше всего хотел думать. А затем вернулся и сказал:
– Всюду в лагере были громкоговорители, и они почти никогда не молчали. Было много музыки. Знатоки говорили, что это была хорошая музыка, иногда самая лучшая.
– Интересно, – сказал я.
