О самом ранении Эрнест не рассказывал, лишь о том, что было после – как врачи поставили миску рядом с его койкой и наполнили ее шайбами, болтами, скрепками и гвоздями, которые вынули из ноги, и как потом он раздаривал эту шрапнель на счастье друзьям, приходившим его навестить. Он хвастался, что самым большим его достижением было не то, что он переспал с медсестрой, в которую там влюбился, а что уговорил врачей не ампутировать ногу.
Он до сих пор иногда просыпается ночью от ужаса. Ему снится, что его, истекающего кровью, закапывают в размокшую глину итальянской траншеи. В холодном поту он трясущейся рукой хватает стакан с водой, поданный Хэдли. После таких ночей он еще несколько дней ходит словно пришибленный, и у Хэдли, бессильной ему помочь, разрывается сердце.
Она задумчиво дотрагивается до шрама, но Эрнест отводит ее руку.
– Господи, ну и набрался же я вчера, – говорит он, не глядя на Хэдли. Накручивая прядь ее волос на палец, он смотрит в сторону берега.
– До меня только сейчас дошло, – отзывается она. Ее купальник уже начал подсыхать на жаре, голова как в тумане после вчерашней выпивки, по телу разливается усталость.
Эрнест провел пальцем по ее лицу, от бровей до подбородка, и зевнул. Интересно, это Файф уговорила его купить костюм с перекрещенными на груди лямками? Хэдли он показался немного вычурным, но, вероятно, это последняя модель со страниц «Вог».
Он спускает лямки, обнажив торс.
– Эрнест! – с укором говорит она. – Кто-нибудь увидит!
– Нет здесь никого, котенок. – Он со смехом берет ее за подбородок. – Советую тебе поступить так же.
Хэдли в ответ лишь легонько пихает его под ребра. Вообще-то она слышала, что есть такие женщины, которые летом загорают полуобнаженными на парижских крышах. Но это удел поэтесс и лесбиянок, а не домохозяек со Среднего Запада вроде нее.
Покачиваясь на понтоне, подставив солнцу лицо, Хэдли вдруг ощущает ярость. Эрнест ее муж, а она его жена! Она обхватила его за шею и приподнялась, чтобы поцеловать.
– Я люблю тебя, – страстно произносит она. Да, она готова пойти на что угодно, чтобы сохранить их брак, даже пригласить любовницу мужа отдыхать вместе с ними. – Ты ведь знаешь это?
– Знаю, – произносит он чужим голосом, точно он не ее муж, Эрнест Хемингуэй, а персонаж какого-то из его рассказов. От этого равнодушного ответа Хэдли оторопела. Она боялась, что теряет его, а оказывается – уже потеряла!
Резкая боль пронзает голову, наверное, во всем виновато похмелье. Под мерные покачивания понтона Хэдли погружается в тревожный сон.
4. Париж, Франция. Апрель 1926
Хэдли впустила сестру Файф в квартиру. Джинни осторожно пробиралась между мебелью, не переставая болтать напряженным голосом о чем-то постороннем. Она явно чувствовала себя в этом «положительно неземном» месте не столь непринужденно. Наконец ей удалось пристроиться возле маленького столика у окна, так что из-за плеча у нее торчал шпиль колокольни.
Хэдли тоже было не по себе из-за недвусмысленного аромата, доносившегося с кухни. Эрнест частенько отправлялся в Люксембургский сад, высматривал там самого жирного голубя, и, стоило жандарму отвернуться, ловко сворачивал птице шею и прятал тушку в коляску Бамби, чтобы незаметно вывезти добычу из парка. Однажды он приволок домой еще живую птицу. Хэдли осточертел запах жареных голубей – за зиму ими провоняла вся квартира.
Места для дивана в комнате не нашлось, там стояли лишь два потертых кресла – одно для Хэдли, другое для Эрнеста. Третьего кресла не было.
Джинни медленно обвела их обиталище внимательным взглядом, ее глаза поблескивали из-под полей низко надвинутой шляпки-колокола. На ней был тот самый норковый палантин, на который Эрнест обратил внимание в их первую встречу. Гостья сидела, нервно покусывая губы. Она наверняка догадывалась, зачем ее пригласили.
Файф, Джинни и Хэдли только что вернулись из короткой автомобильной поездки в Шартр. Хэдли до сих пор никому не говорила о найденном в прошлом месяце тайном послании Эрнесту от Файф. Теперь она была настроена выяснить правду, для чего и залучила к себе Джинни.
– Где Эрнест? – Джинни сидела в напряженной позе, слегка наклонившись вперед и сложив руки на остро выпирающих коленях.
– Думаю, он все еще у себя в кабинете. Через часик должен появиться.
Закатные тени ползли по квартире, и оттого в ней казалось еще мрачнее.
– Прости, что здесь так холодно, Эрнест, наверное, экономил на отоплении, пока меня не было. – Хэдли зажгла плиту и грела теперь руки над горелкой. – Мы так сблизились в этом году с тобой и Файф. – Она начала издалека, согласно заранее разработанному сценарию: свою роль Хэдли успела как следует отрепетировать; план этот был продуман до мелочей, пока они тряслись от Шартра до Парижа в жестянке «ситроена» Джинни. – Трудно поверить, что когда-то мы не были знакомы. Что когда-то были лишь мы с Эрнестом… А потом появился Бамби. Я ведь в самом деле не могу себе представить жизнь без вас двоих, девочки.
Джинни явно собралась что-то сказать, но Хэдли продолжала:
– Мы с твоей сестрой стали хорошими друзьями. Так же, как Эрнест и Файф.
В окне, насколько хватало глаз, тянулись скаты парижских крыш. Голуби – основное блюдо Хемингуэев – расселись на карнизах. Может, лучше ничего не знать? Продолжать оставаться в неведении? Но, увы, злосчастная записка Файф словно обострила все чувства. Хэдли начала замечать многозначительные взгляды на рынке, слышать шепот и сплетни в книжной лавке, ловить обрывки разговоров о своей семье на вечеринках. Вот что самое отвратительное: оказаться единственным человеком, который не в курсе.
Джинни все так же сидела, завернувшись в мех. Хэдли налила две чашки чая, поставила их на стол, а потом села на свое место, стукнувшись коленями о коленки Джинни.
– Файф вела себя странно всю дорогу от Шартра.
– Что ты имеешь в виду?
– Она произнесла от силы пару слов.
– Разве? – Джинни упорно не поднимала глаз от своей чашки.
– Она всю поездку была не в себе – говорит-говорит, потом резко замолкает и молчит часами.
– Сестра вообще склонна к перепадам настроения.
– Дело не в настроении.
Хэдли решилась на лобовую атаку вовсе не из-за той дурацкой записки: ее потрясло, что Файф в Шартрском соборе истово молилась. Даже издалека можно было заметить, как побелели ее стиснутые над головой руки. Файф была в отчаянии – судя по тому, что не разжала рук до самого окончания службы. О чем могла молиться эта женщина, чего ей не хватает, кроме мужа? Ее губы не могли шептать ничего иного, кроме: «Господи, пусть он будет со мной». Потом пальцы Файф разжались, и она пристально посмотрела на Хэдли. Христианского смирения в ее взгляде не ощущалось.
После сумрака собора свет снаружи казался слепящим. Выходя, Хэдли и Джинни увидели Файф, непостижимым образом опередившую их. Она сидела и курила у входа в своем бесформенном мужском пальто, с вызывающим торжеством в глазах.
