авторов Махабхараты. Все они принадлежали к высшей касте и работали со священными текстами. А что теперь? Две кучки: одна в Союзе, другая — вне Союза. Те и другие строчат исключительно политику. Сочиняют. Мне такие книги даром не нужны.
— Брэк, — с улыбкой наклонилась к Русинскому Лана. — Я тут недавно прочитала, что у древних славян был такой миф — про чудовище, которое питалось разумом человека. Оно жило на крайнем севере и приходило каждые 120 лет, и этот год попадает на нынешний. Вот это я и чувствую сейчас. Приближение. И бабы на работе тоже…
— Нектар и амброзия, — кивнул Русинский. — Тварь хорошо кушает. Но по-моему это греческий миф, а не славянский. Слушай Берка. Он тебе расскажет, что Атлантида — мать городов русских.
И на излете этой фразы Русинский вспорхнул с дивана, зашел к Лане сзади и приподнял руками ее грудь.
— Ланочка… Как же я по тебе соскучился, страшно сказать…
Она изогнула гибкую спину и прижалась к Русинскому.
БУДИЛЬНИК
9:59 м.в.
— Андрей! Тебя к телефону.
Русинский с неохотой раскрыл веки. Приподнявшись на локте, Лана смотрела на него не без сострадания.
Кряхтя, Русинский потянулся за трубкой. Этот голос он узнал сразу. Жена Каляина, Вероника, говорила с легкой скользящей интонацией, от которой у Русинского всегда просыпалась предэрекционная уверенность в себе.
— Андрей, прости, если потревожила, но я позвонила к тебе в общежитие, там сказали, что ты ушел, вот я и подумала, что ты у Ланы.
— Ничего, ничего… Что-то случилось?
— Петя пропал. Ушел к тебе, и вот — нету! Ночевать не вернулся, и утром его не было, я звонила в институт, там тоже не появлялся, ты ничего не знаешь?
Русинский не любил экспромты. Этот вид творчества никогда ему не давался. Вообще, люди, заставлявшие его соображать слишком быстро, вызывали в Русинском сильную неприязнь. В этот миг он напрягся всем телом и загодя почуял, что его отмазка пролетит мимо цели, но произнес самым приятным голосом, на который был способен:
— А-а, вот в чем беда-то. Да ты не волнуйся. Петро остался у меня. Понимаешь, немножко выпили… А утром он к какому-то профессору поехал. Для консультации. Какая-то машина времени, я не очень понял…
Голос Вероники и даже ее взволнованное сопение провалились в тишину. Она переваривала две противоречивые вещи: проект вычисления временного алгоритма, о котором Петр неоднократно ей рассказывал, и новость о профессоре, к которому Петр отправился впервые за все пятнадцать лет их совместной жизни, забыв предупредить ее по телефону.
— А ты не помнишь фамилию профессора? — с надеждой спросила она.
— Что-то букву вэ, — напряженно соврал Русинский.
— Волынин, да? — обрадовалась Вероника. — Ну да, я знаю. Это в НИИ биологии, да? Ах, извини, ты, конечно, не знаешь Волынина… Ну ладно, передавай привет Лане, пока.
Русинский блеснул чистейшим, быстрым и округлым «au revoir» — в университете его всегда хвалили за произношение — и положил трубку. Утренняя тревожность проснулась в нем опять и угловато повернулась в глубине грудины, с какой-то особенной подлостью задев сердце и ту незаживающую рану на месте ребра, что отдано навеки, но вместо шоколадки и значка «Почетный донор» оставило лишь сладкую тревогу и захватывающую неуверенность.
Русинский засобирался.
— Ты куда? — поинтересовалась Лана, с кошачьей грацией протягивая руку к столику, где лежали ее очки.
Русинский натянул джинсы, присел у кровати и поцеловал Лану в продолговатый коричневый сосок.
— Май нэйм ис Бонд. Джеймс Бонд. И вся моя жизнь — противоречии между любовью и долгом.
— Не стебайся, Русинский…
— Петро загулял. Пойду оттаскивать от тела.
Он знал, что Лана не скажет лишнего даже своей лучшей подруге.
ГОП-СТОП
10:10 м.в.
Пожалуй, для апреля погода была чересчур теплой. Русинский не мог привыкнуть к неправильным изгибам климата. В глубине души он считал, что резкие скачки температур ведут к несчастью.
Настроение стало препоганое. Автобус пятидесятого маршрута симметрично опоздал на пятьдесят минут. Из кабины водителя похрипывал старый одесский блатняк. Невесть откуда возникла контролерша и Русинскому пришлось вспоминать об увольнении из органов, когда он вынимал из кармана удостоверение. Кроме прочего, зверски хотелось есть.
До общежития он дошел быстрым нервным шагом, но все равно вымок и вывалял обувь в грязи. Обычно путь от остановки он совершал дворами, падая как сбитый Карлсон. На сей раз все утопало в лужах, раскисла глинистая грязь, и Русинский побежал окружным путем, однако быстро понял, что маневр совершен зря. Дороги скрылись на дне озер, полных ледяного крошева.
Русинский открыл незапертую дверь своей комнаты и убедился, что она пуста. Затем отпер замок в расположенную справа секцию и постучался к Тоне. Никто не ответил. Русинский толкнул дверь — она оказалась открытой.
В комнате было темно. Петр сидел на полу. Его сорочка, купленная пару дней назад, встала на спине коробом и напоминала крыло майского жука, неопрятно выглянувшее из-под черного панциря. Раскачиваясь из стороны, Петр хихикал и смотрел прямо перед собой, при чем его взгляд был не то чтобы веселым или бессмысленным, но скорее слегка озабоченным, как у чиновника горкома, застигнутого с секретаршей. Когда Петр взглянул на Русинского — взгляд был совершенно стерильный, бессмысленный и где-то даже одухотворенный — он почувствовал, что у него подкашиваются ноги.
— Петро, очнись.
Русинский понял, что сказал он самому себе. Каляин не подавал признаков умственной деятельности.
Русинский медленно поднял взгляд. В дальнем конце вытянутой как носок подростка комнаты, на стуле у зашторенного окна, сидел зловещего вида гопник в Тониной норковой шапке, черной рубашке из поддельного шелка и в грязно-коричневых широких штанах. Его длинную кадыкастую шею украшало красное золото цепи. Пальцы были унизаны перстнями с толстыми барельефами в виде черепов и каких-то других цацек, выполненных по моде древнеримских плантаторов.
Секунду или две они молча смотрели друг на друга. Гопник кадыкастый не выдержал, сморщился как от изжоги и, вскинув пальцы, словно ракеты к бою, смачно сплюнул Русинскому прямо под ноги.
— Че, лошарик позорный, зверюга ментовская, зыришь на меня? — с надрывным шипением вопросил он и сморщил гусиную кожу в глумливой ухмылке. — Корешок твой, да? Самое место под нарами Петюне твоему, по-ал? Пе-тю-ю-юня!
Он вытянул губы в трубочку и разразился булькающим смехом.
— Тварь… — прошептал Русинский и двинулся к гопнику. Тот вскочил со стула, и не приходя в сознание Русинский нанес ему прицельный удар правой в подбородок. Гопник сковырнулся на кровать, грохнулся лбом о стену и клюнул носом в пол. Шапка отлетела в сторону.
Гопник вскочил на ноги, смазал с лица
