ухмылку и голосом Тони заголосил:
— Ой ты поглядь-ко, поглядь, каков ухарь-то бравый!
И бросился на Русинского. Он отбил его руку, но гость зашел сбоку и Русинский почувствовал, что слева его полоснул нож. Быстро обернувшись, Русинский вновь выстрелил кулак под нижнюю челюсть гостя. Этот удар — надо заметить, достаточно мощный, учитывая пудовую тяжесть руки и отточенную резкость — никогда не давал осечек, спасая его в ситуациях, когда он не был готов драться. Сбитый с ног, гопник снова оторвался от пола и рухнул в дальнем конце комнаты. Нож выпал из его руки и грохнул о половицы.
Русинский взялся за ребро: сочилась кровь. Он поглядел на гостя. Тот явно потерял боеспособность, но не думал сдаваться. Выплюнув из разбитого рта красное месиво, гопник привстал на четвереньки и впился в Русинского пустыми белесыми глазами. Русинский явно ощутил, что его мозг начинает мертветь, с каждой секундой деревенея, теряя энергию, становясь тяжелым, каменным, чугунным. Мысли путались, все перемешалось в хаосе догадок, фраз, воспоминаний, голосов начальников, друзей, жен, любовниц и каких-то билетерш в кинотеатре «Стерео»; возникло непонятное эхо, глаза ничего не видели — только туман, заволокший пространство. Русинский стоял как вкопанный, где-то в дальних уголках сознания удивляясь тому, что совершенно не чувствует беспокойства. Его мозг стремительно слабел, и казалось, что все его нематериальное содержимое быстро убегает прочь, как будто в ванной выдернули пробку, и попутно, вытекая, распускает клубок извилин, и только что-то неподвластное этому потоку не давало Русинскому упасть и сохранять контроль над происходящим.
— Ах какие мы прижимистые, — прошипел гопник и обессиленно завалился на бок.
Прошло несколько минут. Способность мыслить постепенно возвращалась к Русинскому, но поначалу ум его был чист и наивен, как в юности. Ему казалось, что лицо непрошеного гостя свела судорога зевоты или сильного переживания, течение которого он прервал своим неуместным вмешательством, но этот миг невинности иссяк, когда лицо гопника выступило из тени. Русинского наполнял тихий уверенный ужас, как однажды в пионерлагере перед прыжком в воду с ветки старого дуба, когда он понял, что отступить нельзя и надо прыгать вниз. Щеки гостя, его глаза, зубы и даже волосы съежились, и теперь похабно расползались по передней части черепа, превращаясь в ненавистное, мрачное, нечеловеческое рыло. Русинский поднял с пола нож и полоснул зверя по горлу.
АБВГДЕЙКА
11:25 м.в.
Гость был трупом. Чтобы убедиться в этом, Русинскому хватило только одного прикосновения к его цыплячьей шее. Все случилось быстро и не очень красиво. Подумав о том, что надо бы вернуться к себе и обдумать произошедшее, он пошатнулся от дикой, не знакомой еще усталости. В голове было пусто и тяжело. Русинский подошел к кровати и лег, свернувшись как младенец в утробе.
Он уснул с необычной для себя быстротой, однако сон его был сбивчив. Захлебываясь, цепенея от ужаса и ледяной воды, он размашисто плыл через реку, по течению которой густо и как-то целеустремленно тянулись трупы старух, зеленевших под серым тряпьем и тусклым небом. Заполонив всю реку, они были совершенно одинаковы, не оставив потомству ни воспоминаний, ни биографии, и даже если у них было потомство и у потомства имелись воспоминания, то никакого смысла в этом не было. Русинский взмахивал руками автоматически, не чувствуя ни плечей, ни ладоней. Иногда он изловчался и, погрузив голову в зловонную воду, отталкивал макушкой рыхлый труп, попавшийся навстречу мимоходом; тушка неохотно поворачивалась на бок и плыла дальше. Порою пальцы его задевали склизкую кожу, и он вздрагивал, невольно обращая внимание на воздетые к небу заостренные, но отчего-то такие красивые носы утопленниц. Позже, когда промокшая его душа стала вежливо, но неотступно тянуть его на дно, в холодеющем пространстве мозга мелькнула догадка, почему старухи запрудили реку так компактно: в руке у каждой была авоська, набитая новогодними апельсинами. Именно новогодними; почему так, Русинский не хотел знать, и лишь выворачивая глаз по-лошадиному и фыркая для храбрости или чтобы не думать о лишнем, он тупо наблюдал на желтых кожистых шарах ромбики с надписью Maroc. «Апфель Сина, Апфель Сина, яблоко китайское, Лунная гора», твердил он про себя абракадабру, и когда ум его утратил власть над внутренним своим пространством и заставил окунуться в холод — видимо, уже навсегда, — Русинский содрогнулся всем телом и сел на кровать.
Он просыпался еще пять или шесть раз и не то чтобы не верил своим глазам, но просто сознавал, что тело на полу и мгла за окном, и он сам — лишь части сна, понять который было невозможно и, в сущности, не нужно. Все бывшее помимо сна превратилось в поток, и поток менялся; такова была его природа. Проснувшись в первый раз, он увидел на полу не сморщенного урода, а белокурую женщину с бледным блудливым лицом — мертвую, в чем не было сомнений, и это была Тоня, но уродливая лужа на полу осталась прежней; во второй раз он краем глаза нашел старуху с завитыми рыжими волосами, крашенными, должно быть, слишком неумело, чтобы усомниться в реальности старухи; третье больное пробуждение заставило его увидеть мужика лет пятидесяти в коричневом костюме и синей джинсовой рубашке; в четвертый раз он определил ребенка в белой футболке с надписью «Modern Talking». На его шее собралось жирное кровавое пятно в форме буквы Т.
УТРЕННЯЯ ПОЧТА
22. IV.1986 года. 5:25 м.в.
Русинский просыпался мучительно и долго. Тошнота подкатывала к горлу и отступала, отчего казалось, что он взлетает на волнах в душной каюте. Лежа с открытыми глазами, он пытался вспомнить, что же такое страшное случилось с ним вчера. Ничего не вспомнив, он поднялся и, сшибая плечами мелкие предметы, на заплетающихся ногах отправился в ванную.
Над рукомойником он вспомнил все. Бросив кран открытым, он вбежал в Тонину комнату. Петр сидел на полу не шелохнувшись и все так же смотрел перед собой. Мертвое тело исчезло. Кровь впиталась в бордовый коврик — по крайней мере, он не нашел ни малейшего признака крови.
На лице Петра за ночь успела отрасти щетина. Русинский потрепал его по макушке, присел на кровать и закурил, но сигарета пропускала слишком много воздуха сквозь рваный обод перед фильтром. Русинский сидел на месте, с отделившейся от фильтра сигаретой. По щекотанию возле губ он понял, что плачет.
* * *
— Семен, извини. Это Русинский. Можно к тебе?
— С Тонькой поцапался?
— Вроде того. Поговорить надо.
Семен захрипел, откашлялся. Видимо, смотрел на часы.
— Приходь…
Русинский положил трубку телефона. Из каптерки в
