с воротничком всегда…
Мы проходим мимо.
— Тебя бы в эту пазуху, — шипит Женька.
Мне очень хочется есть. Я говорю:
— Однажды мама зажарила гуся. Я отрезал вот такой ломоть без единой косточки. Мягкий-мягкий, и жир так и капал…
Женька вдруг рассердился.
— Ты перестань о шамовке говорить. Тут и без твоих воспоминаний тошно.
В комнате лейтенанта Безрукова нету. Вместо него сидит капитан с усиками.
— Где лейтенант Безруков? — спрашивает Женька.
— Он на фронте, — отвечает капитан, а потом поднимает голову и видит нас. — Вы кто такие?
У меня сосет под ложечкой. Все рушится.
— Мы разносим повестки, — говорит Женька.
— Ну и что же?
— Лейтенант Безруков обещал отправить нас на фронт.
— Ах, обещал… — говорит капитан и таращит глаза, — а если я вас домой отправлю и там вас выпорют?
Женька подходит к столу и говорит:
— Во-первых, вы не имеете права так с нами разговаривать, а во-вторых…
— А во-вторых, — произносит капитан, — убирайтесь отсюда, и чтобы я вас больше не видел.
Мы выходим оплеванные и униженные.
Мне хочется плакать. Я вообще никак не могу отвыкнуть от этой глупой привычки. Чуть что — и в слезы.
Женька говорит:
— Ладно, запомним. Идем, Генка. Теперь у нас одна дорога. Неделю на подготовку и все. Ты напиши про это стихи, напиши. Мы их пошлем в газету, и все узнают, как нам было трудно. Идем.
И встанут геройские маршалы
Пред светлые очи твои…
Мы приедем в Январск. Все кругом бегают. Дядя Юра банку с патокой несет, тетя Аня говорит: «Ешьте хлеба вволю, пожалуйста. Извините меня, дуру, что я вас тогда за пустяки ругала…» А мы пройдем мимо. Ну-ка, где тут капитан с усиками? Капитан прибежит. «Это ты?» — «Так точно, товарищи маршалы!» — «А помнишь?..» — «Помню, помню, товарищи маршалы». — «Разжаловать и на кухню картошку чистить!» Уж тогда он пожалеет.
В Январске появились эвакуированные. Это очень трудное слово. Сразу не выговоришь. Сначала я думал о них разное, а потом оказалось, что это беженцы.
— Счастливчики, — говорил Женька, — видели, как бомбы взрываются.
Они селились кто где, а некоторые не находили себе жилья. И женщины целыми днями бродили по улицам, а за ними волочились дети.
Я видел, как они, усевшись где-нибудь на лавочке или прямо на траве, ели хлеб с луком, или сухари, или еще что-нибудь.
Дядя Юра сказал вечером:
— Понаехали тут…
А тетя Аня щипнула свою бородавку и сказала:
— Теперь и на улицу не выйдешь — все чужие кругом.
— Какие же они чужие? — удивился Женька, — они наши…
Но дядя Юра рассердился. И все замолчали.
Патока залепила мне нёбо. Есть не хотелось.
— Генка, — сказал мне Женька на веранде, — Генка, сил больше нет терпеть. Или мы выполняем свой план или… или разорвем наши удостоверения и наймемся к моему дядьке сторожевыми собаками.
— Лучше на фронт, — сказал я.
Мы решили взять с собой противогазные сумки и уложить в них еду. В кладовке висели два противогаза дяди Юры и тети Ани.
— За неделю вполне соберемся, — сказал Женька.
Когда дяди Юры не было дома, а тетя Аня причитала над свиньями, мы тщательно исследовали кладовку. Мы набрали жареной кукурузной крупы, сухарей, взяли большой кусок соленого сала, который был приготовлен для базара; мы уложили все это в сумки от противогазов, а сами противогазы запрятали за мешок с кукурузой.
Мы спрятали припасы в кустах, рядом с миной.
— Не забыть бы компас, — сказал Женька, — а то на фронте вдруг в разведку идти, а куда идти — неизвестно.
Мы взяли компас со стола дяди Юры. Стрелки в нем не было, но ведь ее всегда можно сделать.
Закончили приготовления, вышли на улицу, уселись на бревно напротив ворот, стали совещаться.
По улице шла женщина с черной кошелкой в руке, а за ней плелись маленькие мальчик и девочка.
Женщина очень напоминала мою маму.
Вот почему я ее заметил.
— Эвакуированные, — сказал Женька.
Женщина остановилась возле наших ворот и долго читала про собаку. Потом заглянула в щелку. Потом снова прочла.
— Вы к нам? — спросил Женька. И беженцы разом оглянулись на него.
— Ты здесь живешь, мальчик? — спросила женщина. — А комната у вас не сдается?
У нее было очень измученное лицо. Она говорила тихо и просительно, а ее маленький сын смотрел то на мать, то на Женьку, приоткрыв рот.
— Это не мой дом, это моего дядьки дом, — сказал Женька, нахмурившись, — комнат свободных у него сколько угодно, но только он не любит эвакуированных, и, вообще, таких, как он, взрывать надо.
— Что ты, что ты, мальчик… — удивилась женщина, — я думаю, что нас он пустит, — она беспомощно развела руками, — как же иначе… куда же я с детишками денусь? Ведь правда? Их папа на фронте воюет… Я сейчас сама поговорю с твоим дядей, ты только подержи собак, хорошо?
— Собак никаких нету, — сказал я.
— Смело идите вперед, — сказал Женька.
Но тут отворилась калитка, и вышла тетя Аня.
— Пожалуйста, пожалуйста, — сказала она, — доктор принимает. Заходите, пожалуйста.
— Мы не к доктору, — тихо проговорила женщина, — мы ищем комнату… я с детьми… нам очень мало места нужно, мы все трое можем на одном тюфяке уместиться… Видите? Они такие малыши…
Тетя Аня очень удивилась, ее бородавка взмахнула волосиками, как крылышками.
— Извините, — проговорила она, — но у нас у самих дети, и мы сами в тесноте мучаемся. Извините.
Калитка захлопнулась.
Женщина пожала плечами, потом вдруг подняла голову и долго вглядывалась в номер нашего дома.
Девочка заплакала.
Женька похлопал мальчика по плечу и сказал:
— Ничего, не расстраивайся. Скоро мы взорвем их.
— Бомбой? — спросил мальчик.
— Миной, — сказал я.
Они пошли по улице, а Женька сказал:
— Все, Генка, терпенье мое лопнуло.
Вечером, когда мы доедали патоку, а дядя Юра подсчитывал, сколько наши сдали городов, кто-то принес письмо.
— Ну, вот, — проговорил он, глядя на Женьку, — твоя мать и забирать тебя не хочет. Пишет, что в Москве очень трудно… А мне что же, легко?
Я увидел, как покраснел Женька. Это он разозлился.
— А твоя мать и писать не думает, — сказал дядя Юра мне, — подкинула сыночка и айда…
Я тоже, наверное, покраснел, потому что лицу стало горячо. И мне представились два провода от мины, и как я их свожу…
— Ничего она не подкидывала, — сказал я.
— Нет, подкинула, — сказал дядя Юра.
Мина грохнула, и все полетело кувырком, и запахло порохом, и от дяди Юры остались рожки да ножки.
— Нет, не подкинула! — крикнул я.
— Нечего с
