нас по половине.
— Так вот, товарищи командиры, — сказал он, — первое задание будет таким: эти повестки в максимально сжатые сроки нужно доставить по адресам. Готовы ли вы выполнить это ответственное задание?
— Готовы, — грустно проговорил я.
— Так точно! — крикнул Женька.
На улице Женька сказал мне:
— Ты не горюй, Генка. Так всегда проверяют. Будто бы пустячок поручили. Другой подумает: что́, мол, с таким пустячком мучиться, да и выполнит как-нибудь. А эти, которые поручили, они смотрят: пустячок плохо выполнил? Плохо. А как же ему серьезное доверить? Вот увидишь, следующее задание будет такое, что держись… Я знаю.
Уже стемнело, когда мы вернулись к моему дому. В комнате горела лампа. Мы подобрались к окну. Мама читала письмо и плакала.
— От папы письмо? — крикнул я.
Она вытерла слезы, улыбнулась и кивнула Mile.
Мы влетели в комнату.
— Что он пишет? — спросил я.
Мама развернула письмо.
— Пишет, что скачет с Буденным по степям, стреляет, а кругом кровь течет рекой…
Я тотчас все понял.
— Молодец твой папа, — сказал Женька, — с самим Буденным рядом скачет.
— Только вот одного не могу понять, — сказала мама, — почему это он меня по имени-отчеству называет и почему так много ошибок в письме сделал?
У меня горели уши, и я смотрел в окно.
А Женька сказал:
— Там такое сражение, что он, наверное, все правила грамматики позабыл.
…Мы сидим во дворе. А в окно видно, как мама плачет. Она нас не видит, а мы ее видим. Вот она платок к глазам подносит.
Женька молчит и сопит.
Зачем мы только это письмо писали!
Глава третья
о том, как трудно все-таки быть самостоятельным
Уже неделю я живу без мамы в доме Женькиного дяди, зубного врача. На воротах его дома одна под другой надписи:
«ОСТОРОЖНО!
В ДОМЕ ЗЛАЯ СОБАКА!!!
ЗУБНОЙ ВРАЧ.
Ю. А. Корольков»
Мы с Женькой спим на раскладушке на веранде. Ложимся «валетом». Как это все получилось?
Вдруг пришло известие, что мой папа тяжело ранен. Он где-то далеко в госпитале. И мама сказала мне:
— Женин дядя знал меня еще девчонкой. Он согласен, чтобы ты пару недель прожил у них. Ты их слушайся, Геночка, слушайся, пожалуйста… ты же видишь, что делается кругом.
И слезы текли по ее лицу.
Конечно, она волновалась за папу.
Женька, когда узнал, что папу ранило, сказал:
— Здорово, наверное, было! Такое, наверное, сражение, что пули, наверное, как дождь сыпались.
Вот мы с мамой попрощались.
Дядя Юра сказал:
— Вы ему скажите, чтобы слушался меня и тетю Аню…
А тетя Аня потрогала свою черную бородавку на щеке, похожую на жука, и сказала:
— И чтобы яблоки без спроса не рвал в саду…
И вот мне так не захотелось оставаться! Но я ничего маме не сказал.
А Женька стоял все время рядом.
— Ничего, — сказал он, — со мной Генка не пропадет.
И мама уехала.
Дядя Юра с утра надевает серый пиджак с латками и идет на рынок с корзиной всяких вещей. А потом принимает больных, и они кричат у него в кабинете и ахают.
Во дворе гуляет коза Машка, куры, гуси, в сарае два борова топчутся. И тетя Аня целый день варит им всякую бурду.
А мы с Женькой разносим повестки, и лейтенант Безруков сказал, что еще чуть-чуть, и все решится.
По вечерам мы пьем чай и едим хлеб с патокой. Это мировая вещь — патока. Побольше бы ее было. Когда кончится война, буду есть только патоку, только с белыми булками, да еще в чай буду класть пять… и шесть кусков сахару. Когда мы пьем чай, дядя Юра читает газету и говорит:
— Ну-ка, ну-ка, поглядим, как тут вояки наши отличаются? Ай-яй-яй… опять город оставили…
И потом спрашивает у меня:
— Что же это твои отец плохо воюет?
Я молчу.
А Женька говорит за меня:
— Его отец тяжело ранен.
А мне уже совсем не хочется есть патоку. Но я молчу.
Вечером мы лежим с Женькой и думаем каждый о своем. Вот звезда упала. За стеной пробили часы. В саду деревья шуршат листьями. Женька сопит носом.
«Мама, мамочка… вот лежу я один, твой сын, и думаю о тебе. Вот неделя прошла, и мне без тебя очень трудно. Я не люблю этот дом. Здесь смеются над папой».
Падают звезды. И у меня получаются такие стихи:
Звезды сыплются нам в лица,
Мы лежим, и мы молчим.
Почему же нам не спится?..
А четвертая строчка не вышла. Почему? Почему? Женьке понравились стихи. И он даже продолжение придумал.
— Потому что нас не берут в Красную Армию.
— Это нескладно, — сказал я.
— Зато правильно, — ответил Женька, — завтра пойдем к лейтенанту, и никаких.
— Женька, а если нас обманули? Если нас никуда не возьмут?
— Возьмут.
— А если?
— Тогда мы сами уйдем. Сядем в поезд. Доедем до Москвы. Из Москвы на каком-нибудь грузовике — и прямо на фронт. Заедем по пути к твоему отцу. Уж я не растеряюсь.
Падают звезды. Как много звезд! Интересно, куда они падают? Почему ни одна во двор не упадет? Вот бы придумать такую машину, чтобы звезды притягивала. Повесил звезду под потолком, и она горит, и светло, и за керосином в очереди не стоять.
Как это Женька сказал? «Тогда сами уедем»? Едем, едем — и вот я и маму и папу увижу? Прощай, Январск, прощайте пыльные улицы, прощай, лейтенант Безруков.
А Женька говорит:
— Вот бы распрощаться с дядькой моим и перед отъездом в буфет, в банку с патокой, мину положить. Как ударила бы — все вдребезги.
— Хорошо бы, — говорю я, — давай так и сделаем.
— Завтра же, — говорит Женька, — начнем мину делать. Я знаю, как это нужно. Пара пустяков.
С утра мы делаем мину. Женька командует. Мне не обидно. Я все равно не умею командовать. Я смешиваю уголь с песком, а Женька набивает этой смесью старую консервную банку. Потом мы прикрепляем к банке два ржавых провода.
— Теперь, — говорит Женька, — остается раздобыть капсюль.
Я поднимаю мину.
— Осторожно! — кричит Женька и отскакивает в сторону. — Если провода соединятся — нам крышка!
— Без капсюля?
— А вот и без капсюля… Эта штука капризная.
Мы прячем мину за кусты. Мы идем в военкомат.
На углу стоят соседки. Я слышу, как одна говорит:
— Вот ведь живут ребята, как у Христа за пазухой. Этот вон вишь какой всегда гладкий,
