class="p1">«Выпал, да закатился в одну из щелей, — решил раздосадованный потерей воин. — Ну и хрен с ним, не моё и не жалко!»
Под лежанкой он заприметил ремень с ножнами. Тут же позабыл о серебряном шарике, ведь новая находка была совсем кстати. Вытащил, очистил и, скинув свой, примерил пусть и старый, но весьма добротный и явно из дорогих. Вновь черепа: на пряжке, устье и наконечнике ножен. Меч в ножнах, а Скар почувствовал себя кем-то повыше простого стража. Странно, но меч вселял веру в собственное превосходство. Теперь он совершенно точно выкупит находку уже в Дохоре, а свой простецкий меч продаст первому же торговцу, заодно с безликим ремнём.
Мертвеца, вместе с его жуткими трофеями, выбросили подальше от лестницы. Женщины, пока мужчины собрали дров для нехитрой печи, как могли убрались в домике. Дети помогали и мешали и тем и другим. Почти закатившееся за кромку леса солнце неожиданно скрылось за тяжёлыми, серыми тучами. Сопровождавший их к домику лёгкий ветерок превратился в пронизывающий до костей, холодный ветер. Собиралась гроза. Ганзейцы спрятались в жилище безумного коллекционера. Лишь Рута, жена Крома, продолжала всё это время сидеть у лестницы с мёртвым сыном, что-то бормоча и всхлипывая. Муж пытался поговорить с ней, но понял, что не время. Растопили печь, сели ужинать. Съели немного, даже высокому стражу кусок в горло не шёл.
— Дохор совсем близко. Переночуем, а завтра к вечеру будем там, — попытался ободрить напуганных и опечаленных переселенцев Олаф.
— Молиться, молиться нужно Сету, заступнику нашему светлому, — мрачно изрекла его жена Лана. — Детей беречь своих…
— Чего совсем мрачный стал, Скар? — хлопнул друга по плечу высокий страж, не желая слушать причитания женщины. — Может ещё и командиром в Дувре станешь, а то и на Турнире победишь. Ладно Кром, а ты… Жаль мальчишку… На всё воля богов.
— Не по нраву ему путешествия, — махнула рукой в сторону и вправду в эти дни непохожего на самого себя воина Дина, — в Дувре станет прежним.
— Зря мы здесь, проклятое место, — вновь не удержалась и озвучила мысли многих Лана. — А пальцы нужно захоронить, с невинных они…
— Не каркай, дура! — помрачнел её муж. — Одной жертвы Виру будет достаточно.
— Ночью у костра, да в такую непогоду, похуже будет, чем здесь, — рассудил Скар. — Мы зла не творили, лишь остановились на ночлег, а по утру в путь. Нас корить не за что. Но Рута права, пальцы схоронить нужно, прикопать здесь же. Гневить Сета и потакать Виру, да ещё после смерти Эрика, — опасная затея.
— Если праведников пальцы, то только так, — поддержал его скорбящий по сыну Кром. — Да и мечник мог умереть здесь как гость, а возможно даже убив того, кто их собирал.
— А ведь верно! — тряхнул непокрытой, со сбившимися, тёмными волосами, головой высокий страж. — Так всем спокойнее будет. Давайте похороним Эрика, и их заодно, ещё до темноты.
Воины вышли на лестницу, а на накидки упало несколько капель приближавшегося дождя. Где-то вдали прогремел гром, глас впавшего в ярость Одина. Рута всё также сидела с сыном, поглаживая того по голове, но уже притихла.
— Поторопимся, лучше успеть до того, как Один начнёт метать огненные копья, — резонно заметил Кром. — Иначе под его горячую руку попасть можно. Может так статься, что это его жертва с мечом в доме была.
— Всё может быть, друг, — согласно покивал Олаф вслед за Скаром.
Первую яму они вырыли быстро, с тревогой поглядывая на сгустившиеся тучи. Однако Один медлил, позволяя Агру лишь дразнить людей редкими каплями. Сам же рвал на воинах накидки холодным, порывистым ветром и продолжал ворчать отдалёнными раскатами грома.
— Скар, пока мы роем яму для сынишки Крома, тащи в эту венки с пальцами и нашего улыбчивого мечника, — привычно приказал Олаф. — Может и не разбойник он вовсе, но невинному с грешником не по пути. Поостережёмся.
Пока его друзья, упав на колени, с помощью ножей готовили новую яму, Скар собирал более-менее сохранившиеся венки из позвякивавших на ветру пальцев и забрасывал их в первую. Наконец дошла очередь и до брошенного под одним из большущих пней, едва прикрытого лохмотьями полу скелета. Страж наклонился к нему и впервые услышал тот голос. Вернее, это был скорее шёпот, но такой ясный и настойчивый!
— О-о-о-о-з! О-о-о-о-з! О-о-о-о-з! — зашумело у него в ушах.
Воин отпрянул от седовласого мертвеца и огляделся. Ветер раскачивал ветви деревьев, день неумолимо уступал место ночи. Никого, только копошащиеся совсем рядом друзья, скорбящая мать и удары полновесных капель набирающего силу дождя.
— Померещилось, — зачем-то вслух произнёс он свою мысль.
Скар вновь обернулся к мертвецу и застыл на месте. Тот стоял прямо перед ним, в полный рост, со своей неизменно широкой улыбкой. Пустые глазницы светились серебром, а лохмотья, вместе с седыми кудрями, развевались на ветру. Он протянул костлявую, с истлевшей плотью руку к поясу стража, и вытянул меч из ножен. Потом приложил указательный палец к отсутствующим губам и зашипел. Воин стоял в оцепенении, не в силах сдвинуться с места и даже открыть рта. Потемневшее небо пронзила первая яркая молния. Знак Одина, напоминавшего агрянам о своём величии. Дождь стал сильнее, а страж стоял с широко открытыми глазами и не замечал хлеставших по лицу капель. Его друзья продолжали рыть, не желая бросать намеченного. Тем более, что яма уже была почти готова, а дождь только начался. Мертвец не спеша доковылял к увлечённому рытьём Олафу. Ухватил того за мокрые волосы и полоснул лезвием по горлу. Кровь, на пару мгновений смешавшись с водой, окрасила летящие вниз капли дождя. Высокий страж выронил нож, обхватил горло грязными руками, но попытался подняться. Однако смерть лишь позволила воину дёрнуться, вновь опустив того на колени. Кровавые волны омыли его руки и, обречённо хрипя, он завалился в яму. Увидевший такое Кром начал суетливо подыматься. От страха он позабыл о мече и выставил перед собой нож. Принялся размахивать им, словно тот позволял держать живого мертвеца на расстоянии. Мечник в лохмотьях стал обходить стража справа. Тот повернулся, неловко оступившись о край ямы, и начал падать. Ещё только его тело не успело рухнуть на бившегося в конвульсиях Олафа, как враг нанёс молниеносный удар, отсекая кисть с ножом. Гром заглушил крик боли, а спрыгнувший в яму мертвец
