мной.
Надеюсь никогда тебя не увидеть,
Ривер
Возможно, мне следовало подробно рассказать обо всем, что я сделал с его драгоценной Скарлет. Это дало бы ему пищу для размышлений в следующий раз, когда он решит предать меня. О, кого я обманываю? Следующего раза не будет, потому что я не доверюсь ему снова. Я имел в виду это, когда сказал, что оставляю его позади. Избавляюсь от мертвого груза. Пусть увидит, как далеко он продвинется без моей поддержки. Пусть увидит, кто примет его обратно теперь, когда он облажался со всеми, с кем когда-либо был близок. Например, с Квинтоном и его драгоценной семьей. Теперь ему некуда идти. Он в мгновение ока поймет, какую огромную ошибку совершил, перейдя мне дорогу.
Я швыряю ручку через всю комнату. Так чертовски устал от этого дерьма. Все против меня. Это все чертовски безнадежно. У меня никого нет. Мне суждено быть одному вечно.
Одно знаю наверняка: я не остановлюсь, пока они все не заплатят. Я отомщу, даже если это будет последнее, что я когда-либо сделаю.
3
СКАРЛЕТ
Я удивлена, что мама не разбила окно, чтобы быстрее добраться до меня, как только мы останавливаемся перед домом. Теперь, когда я в безопасности и нет всего этого выброса адреналина, борьбы или бегства, у меня нет сил ни на что. Мои конечности достаточно отяжелели, и я уверена, что не смогу самостоятельно выбраться из внедорожника.
Наверное, я двигаюсь недостаточно быстро для нее. Как только дверь открывается, она вытаскивает меня из машины с помощью папы, подталкивающего меня в ее сторону.
— О, боже мой! — всхлипывает она, прежде чем разразиться неразборчивым лепетом. Теперь она прижимает меня к себе, трясет, укачивая взад-вперед, как ребенка. — О, милая. О, я так волновалась. Мы все так боялись за тебя.
— Прости меня за все это. Я не хотела тебя пугать. — Именно ощущение ее физической реакции делает это реальным — ее дрожь, то, как она сжимает меня, когда я почти уверена, что она собирается сломать мне ребра. Ее короткие, резкие вдохи, которые касаются моих волос и согревают кожу.
Я дома. Когда меня обнимают мамины руки, это значит, что я дома. До сих пор я не осознавала, что у мамы есть свой особенный запах — это ее Chanel № 5, те же духи, которыми она пользовалась всю мою жизнь. Он в ее одежде, волосах и коже, и его запах возвращает меня ко многим счастливым воспоминаниям.
Я открываю глаза и замечаю Аспен, стоящую в нескольких футах от меня. В ее глазах блестят слезы, когда она одаривает меня слабой, дрожащей улыбкой.
— Рада тебя видеть. — Она пытается казаться оптимистичной и позитивной. Она сама по себе такая. Но я вижу ее насквозь. И я чувствую себя ужасно, когда думаю о том, что она ждала здесь хоть какого-нибудь известия от меня, как, должно быть, и мама. Не то чтобы я совсем не думала о ней, пока меня не было — я знала, что дома были люди, которые, вероятно, сошли с ума от беспокойства. Забавно, насколько легче было забить на них, когда все, что имело значение, — это быть с Реном. Не то чтобы мне было все равно. Просто я сказала себе, что это к лучшему, что мы вместе — как и должно было быть.
Я слегка вздрагиваю, когда вспоминаю об этом. Я понятия не имела, с чем имею дело. Ни малейшего намека на то, через что на самом деле проходил Рен.
Я не могу думать об этом прямо сейчас, потому что не хочу, типа, ломаться ни перед кем. Как бы то ни было, я чертовски хорошо знаю, что после этого меня в значительной степени закроют. Не в качестве наказания, а из беспокойства.
Когда Аспен обнимает меня, как только мама наконец разжимает объятия, наличие выпуклости между нами становится почти неожиданностью. Когда я видела ее в последний раз, это было не так заметно. Еще одно напоминание о том, сколько времени прошло.
И еще одно напоминание о том, что растет внутри меня.
— Как ты себя чувствуешь? — Спрашиваю я ее, когда мы идем рука об руку к дому. Я никогда не была так рада видеть ее и знать, что сегодня вечером мне будет комфортно.
Но Рена рядом нет. Я не могу не думать об этом. Не знаю, смогу ли перестать плакать.
— Я? — У нее вырвался смешок, и она покачала головой. — Я не тот человек, который сейчас имеет самое большое значение.
— Я бы с этим поспорил, — подхватывает Квинтон у меня за спиной.
— Конечно, ты бы так и сделал. — Она слегка улыбается ему через плечо, когда мы входим в дверь. Здесь тепло и знакомо, и внезапно мне ничего так не хочется, как принять душ. Мне нужно все смыть и начать с чистого листа. Может быть, когда я это сделаю, то смогу мыслить немного яснее.
— Я серьезно. Как у тебя дела? Как дела с ребенком? — Я спрашиваю ее.
— Абсолютно нормально. — Она еще раз слегка сжимает меня в объятиях, когда мы достигаем подножия лестницы. — Теперь, когда ты вернулась, еще лучше.
— Почему бы тебе не подняться наверх и не отдохнуть, пока ты немного приведешь себя в порядок? — Мой отец стоит на удивление близко ко мне, но так делают все. Они теснятся вокруг меня, как будто боятся, что я уйду, если они не посадят меня в клетку. Еще одна причина держать все при себе, особенно новости о ребенке. Достаточно того, что я сомневаюсь, что мне какое-то время позволят выходить на улицу — после всего, через что я заставила пройти своих родителей, мне лучше привыкнуть к виду стен моей спальни.
Вместо того, чтобы сразу подняться наверх, я смотрю на него.
— Мы не можем оставить его, — шепчу я. — Пожалуйста.
Что-то бурное пробегает по его лицу и ожесточает черты. Я узнаю это выражение, и оно заставляет мое сердце упасть. Когда он в таком состоянии, до него сложно достучаться.
— Скарлет, сейчас не время.
— Ни от кого из нас ты сейчас особого сочувствия не дождешься, — рычит Квинтон. Краем глаза я вижу, как Аспен кладет руку ему на плечо, но сомневаюсь, что она сможет достучаться до него. Он такой же, как папа. Если он что-то решил, так и будет.
— Он болен. — Я поднимаю подбородок и оглядываюсь вокруг, ища понимания. Союзника. — Я знаю, что ты чувствуешь по этому поводу. Ты уже сказал мне
