эти три неожиданных метра, Димка успел растеряться, сообразить, где оказался, и даже почти захотеть вернуться туда. А потом приземлился голыми пятками на асфальт, и боль, прострелившая от подошв вверх, на секунду оглушила.
Мир вернулся. Димка вернулся?
Дома шёл проливной дождь, и было… тепло. Нет, конечно, в этом не было ничего неожиданного для обычного майского дня 1989 года, но бьющие по плечам струи воды показались Димке кипятком после того пронизывающего холода, который окружал буквально минуту назад… где?
Димка съехал спиной по постаменту и сел на асфальт.
Обычный мир казался смутным и размытым. Куда более нереальным, чем всё то, что пережил только что Димка: заброшенный город, поздняя осень, танк, голос в шлемофоне… Словно сон, который никак не получается с себя стряхнуть.
Поэтому пару секунд Димка просто пялился на жёлтые резиновые сапоги, шлёпающие по лужам всё быстрее и быстрее… к нему?!
Димка поднял взгляд, а потом и сам привстал навстречу девчонке в ярко-красной ветровке. В руках девочка сжимала нераскрытый зонтик – это под дождём-то!
– Ди-имка! – выдохнула она, бросаясь к нему, так что оба полетели на землю.
– Светк… – попытался выговорить он, отводя от лица одну из двух совершенно мокрых русых косичек, но девчонка его перебила:
– Ты где был, зараза такая?! Тут такое! А ты, а ты-ы… – тут она вцепилась в него клещом и внезапно заревела, как первоклассница: – Я думала, я с катушек съехала-а… Да и все кругом то-о-оже!
– Свет… ты чего?! – Димка даже испугался. – Да хватит реветь-то! Тут я… Живой. Эй… Пошли на остановку! Там хоть козырёк есть, промокнешь ведь.
– Пойдём! – Светка мигом перестала всхлипывать, вскочила на ноги и сама поволокла Димку к смутно видневшейся за стеной дождя автобусной остановке, тараторя на одном дыхании: – Дим… они все про тебя забыли! Даже папка мой – помнишь, он останавливался, когда мы сюда топали? Как он уазик тормозил – помнит, меня – помнит… Тебя – нет!
…По навесу с гулким грохотом барабанил дождь. Димка сидел на скамейке и болтал ногами – наступать на пятки было всё ещё больно. Светка продолжала трещать, перекрикивая дождевой грохот.
И Димка начал понимать, что не понимает ничегошеньки.
– …Дим, вообще все! Даже твои папа с мамой! Я у них сегодня спросила про тебя, а они переглянулись, спросили в ответ, как у меня дела в школе, и дальше пошли! И на уроках, когда по журналу проверяют – тебя даже не вызывают! Я сама видела – тебе «Н» ставят, не спрашивая…
– Свет, погоди… какая школа?!
Светка удивлённо глянула на него:
– Дим… ну какая ещё? Наша! Четвёртая…
Тут Димка понял, что надо срочно кое-что проверить. То, что царапнуло взгляд, ещё когда топали сюда, под навес.
– Так…
Он спрыгнул со скамейки, охнув про себя, и похромал по лужам. Несмотря на общую дичь происходящего, вода была тёплой, а это совсем детское развлекалово – босиком прямо в лужу – почему-то успокаивало: Димка не спит.
И, наверное, не умер, там, в танке.
…На общем серо-зелёном – лесополоса, пашня, асфальт, танк на постаменте, – фоне, размытом от струй дождя, у памятника яркими пятнами выделялись цветы.
Много-много цветов.
– Светка! – Димка понял, что внезапно охрип. – Свет, сегодня какое число?!
– Дим, ты чего… Двенадцатое. – Светка, тащившаяся следом за ним в обнимку со своим зонтом, вздрогнула под ошалевшим Димкиным взглядом и зачем-то уточнила: – Ну, уже вечер…
Ноги стали как ватные, и только чудом Димка не сел прямо на асфальт, в ту самую лужу. Дохромав обратно до навеса, он плюхнулся на скамейку и стащил с головы уже навылет промокший шлемофон.
– Свет… Мне капец. И, главное, никто… вообще никто мне не поверит!
«Я бы и сам не поверил… если б не этот треклятый шлемофон! Потому что сегодня… то есть не сегодня, а когда я попал туда… было только восьмое мая! И никакого шлемофона у меня – не было!»
Светка села рядом и какое-то время молчала, пальцами терзая косичку. Наконец, собралась с духом и тихо сказала, старательно не глядя на Димку:
– Я… я сама не знаю, что со мной было. Иногда казалось, что все, кто про тебя забыли, правы, а я панику на пустом месте развожу… Или что я действительно пошла к танку одна! И только когда сейчас у памятника тебя… – она не договорила, всё-таки повернулась к Димке и почти заревела: – Ди-им… Но ты же прямо у меня на глазах… исчез!
Димка до побелевших костяшек сжал шлемофон и твёрдо сказал себе, что всё было.
Тот мёртвый город существует. И танк. И те несколько часов, самых странных и страшных часов Димкиной жизни, которые обернулись четырьмя сутками «дома», – они тоже были!
Так и сидели: девчонка в красной ветровке и с бесполезным зонтиком и черноволосый взъерошенный пацан – в рубашке, шортах, босиком… и с танковым шлемофоном на коленках. Не зная, что этот день навсегда расколет Димкину жизнь на «до» и «после».
Воробушки мокрые, да и только.
Глава 1. Сердце не бьётся
– Дома…
Она выдохнула это на лестничной клетке, привалившись лбом к двери родной квартиры, и как только слово сорвалось с губ, Янку накрыло пониманием, что она сказала это слишком рано.
Надо было сначала войти, запереть за собой дверь, забиться под одеяло…
Не дыша, Янка провернула ключ и по миллиметру надавила на дверную ручку. Вдруг всё-таки получится сделать вид, что ничего не случилось?
Или мама ждёт на пороге и сейчас расплачется от облегчения, что дочь нашлась? И вот тут-то Янка ей всё расскажет – и про Вика, и… Нет, пожалуйста, давайте всё просто приснилось!
– Я дома, дома, дома, – шептала Янка, торопливо разуваясь в тёмном коридоре. И, наконец, набралась решимости и тихонько спросила в воздух: – Ма-ам?
Тишина.
Янка шагнула в комнату, огляделась… Пусто.
Не сдаваясь, она щёлкнула выключателем и, жмурясь от света, позвала уже в полный голос:
– Мам? Ты где?! Тут такое дело, я…
Пустые кровати, пустая комната. Янка метнулась обратно в коридор, из него на кухню, в ванную, звала, хлопала дверями, зажигала свет:
– Мам! Мам-мам-мам…
Квартира была пуста.
«Я не проснулась! – обрушилась на Янку мысль. – Это всё тот же сон! Этого не может быть!»
В который раз выскочив в тёмный коридор, Янка запнулась о ремень своей сумки, дрыгнула ногой, теряя равновесие, но в последний момент успела ухватиться за раму коридорного зеркала.
Прилепленная к раме записка оказалась строго напротив глаз: «Имей совесть, включай телефон! Меня домой не жди, ужинай сама, буду утром».
Янка три раза перечитала записку – буквы перед глазами прыгали кузнечиками.
– Меня не было дома. И мама этого не знает, – сообщила она вслух и стукнула кулаком по зеркалу, дзынькнувшему в ответ. – Не знает!
Облегчение мешалось с обидой, закипая на медленном огне ещё не угасшей паники.
С зеркальной глади на Янку глянуло тёмное отражение,
