распахнула крылья, поймала воздушное течение и взмыла прямо туда, в синеву.
Мгновение полёта. Янка
Птица парит – вне времени. Птица видит всё и даже больше.
Как снег укутывает пустынный мир, а море возвращается в свои берега. Как, покачнувшись, поднимается с песка старый крейсер – по-прежнему крепко сидящий на мели, но гордо вздымающий свои ржавые башни. Как на каменном острове, увенчанном старым маяком, катятся вниз по лестнице бессильные и безжизненные железные обломки.
Как девушка, которая на самом деле уже давно не смертная девушка, обнимает за плечи черноволосого мужчину с растерянным лицом и карими – не чёрными, а самыми обычными, карими глазами. И ведёт его прочь, а рядом с ними вышагивает зверь, и его шкура, несмотря на безобразные красные пятна, сияет белизной ярче падающего с небес снега. Все трое наконец шагают сквозь – и исчезают.
Как светловолосый парень в драной мотоциклетной куртке трёт глаза, размазывая по щекам кровь, слёзы и золотые искры, оплакивая единственного друга.
Как солнце спешит по небу, отмеряя дни восходами и закатами; как снег покрывает весь-весь мир, до самых окон здания меж холмов на берегу залива – того здания, в которое неохотно возвращается светловолосый парень…
Птица видит. Птица парит в небе.
Ей слишком больно, чтобы вспоминать, что она – человек… Однажды она, конечно, вспомнит, ей говорили это, но сейчас – ещё слишком больно.
С одного воздушного потока на другой, раскинув крылья, распластавшись в воздухе, отдавшись ему до кончиков перьев…
Ветер понизу стих, облака исчезли, солнце зашло – и мир озарился светом, которого не видел давным-давно. Светом звёзд… и северного сияния, раскинувшегося от горизонта до горизонта.
Девушка, которая не была девушкой, и белоснежный зверь, который не был зверем, уютно устроились на каменном пятачке посреди почти стеклянной в штиль морской глади, а подле них свернулись на камнях две собачьи тени. Горит синеватым огоньком горелка, бурлит котелок, рядом пристроились три чашки.
Зачем этим двоим три чашки?
Тут девушка поднимает голову, долго провожает взглядом птицу, а потом легко вскакивает на ноги – и оказывается возле неё. Ветер ерошит светлые волосы, а глаза – серые бессмертные глаза – смотрят серьёзно… и понимающе.
– Ян, возвращайся, – говорит девушка.
«Лена», – вспоминает её имя птица.
– По чашке чая – и домой. Пойдём, – Лена протягивает руку и касается белых, в крапинку, перьев кончика птичьего крыла. – А то чай остынет.
И камнем падает вниз, у самой земли бережно подхватывая на руки Янку, а их обоих ловит Сергей. Янку ставят на ноги, тут же вручают чашку с ежонком, огненно-горячую и парящую травяным ароматом.
А потом, когда чай выпит, перед Леной встаёт зеркальным отражением слепок. И Янка, сжимая в кулаке полыхающую золотом рыбку, шагает сквозь него, как сквозь дверь.
Дверь из Ноября.
Эпилог
– Слушай… я не знаю, но, наверное, надо Зо рассказать про… про Тэшку, да? Или это глупости всё?
– Почему глупости-то. Я расскажу, не переживай.
Седьмого января в половине восьмого утра мир населён невидимками. Или призраками.
Кто-то, конечно, уже не спит, и даже можно услышать вдалеке голоса или шум проезжающей машины, но сколько ни иди – никого не увидишь.
Первого человека – живое подтверждение, что люди всё-таки остались прежними, из плоти и крови, – Янка встретила только у лифта. Отчаянно зевающий парень прошёл мимо на автопилоте, даже не поздоровавшись, а его пёс, рыжий ретривер, который раньше всегда лез к Янке облизать нос, на сей раз шуганулся в сторону, поджав хвост.
Учуял запах белоснежного Ноябрьского зверя, и понял, что ТАКОМУ – не конкурент, не иначе.
Сергей нагнал Янку у подъезда, вручил чемодан, усмехнувшись в ответ на неловкое «Ой, спасибо», пообещал сам поговорить с Зойкой и ушёл, не оборачиваясь.
И вот теперь, сжимая ручку чуть не оставленного в Ноябре чемодана, Янка шагнула в лифт, невольно удивляясь работающим механизмам, горящему свету и чужим следам в кабине. Нажала кнопку третьего этажа, выждала, вышла, привалилась лбом к двери родной квартиры…
«Я дома? Нет… Не скажу это, пока не войду, не поздороваюсь с мамой, не пойму, что это всё на самом деле, не поверю, что вернулась…»
Не дыша и не отрывая взгляд от пола, осторожно вставила ключ, провернула, по миллиметру надавила на ручку… переступила порог. Выдохнула и только тут подняла глаза.
– Ян-Яныч! – мама куталась в халат и смотрела растерянно и виновато. – А я уж тебе звонить собралась. Мы проспали, представляешь? Честное-честное слово, проспали! Лера предлагал тебя на вокзале встретить, но я забыла поставить будильник, и…
– Всё хорошо, – твёрдо сказала Янка, не веря собственным словам. – Меня подвезли. Всё хорошо…
Странное дело, ни мамино «мы», ни сама сонная рожа Леры над маминым плечом не вызывали теперь никаких эмоций.
Вообще никаких.
– Ну… с возвращением! – мама неловко обняла Янку. Янка стоически вытерпела это, торопливо разулась, скинула куртку и ушла в ванную. Долго-долго мыла руки, тщетно вглядывалась в своё отражение, но всё ещё не верила.
Вернулась? Всё хорошо?
Усевшись на край ванны, Янка вытерла руку о штанину, сунула в карман и нащупала маленький картонный прямоугольник. С фотографии на Янку смотрел чёрно-белый Тот, и Янка поняла: нет, она всё-таки не вернулась домой, несмотря на то что сидит сейчас в ванной комнате в родной квартире.
И ничего уже «хорошо» не будет. Будет по-всякому – может быть, даже интересно и увлекательно. Вот только… не «хорошо».
Потому что это не тот мир.
И не тот дом.
Не тот… Вернее, Янка не та.
Но до тех пор, пока в рёбра в унисон стучатся сердце и рыбка, пока огонёк архэ не погас – шанс есть. Вернуть… и вернуться. Из любого нигде.
Сквозь время, пространство и свет.
Конечно, есть.
