мой сосед случайно поджег хвост своей кошки с помощью зажигалки. Я все еще скептически отношусь к этой «случайности», но вы когда-нибудь чувствовали запах паленой кошачьей шерсти? Неприятно.
Мой большой палец обводит маленькую серебряную кнопку на шланге, чтобы почувствовать ее. Глубокий вдох, прицел, ровно, как это делают пожарные…
— Господи, что здесь происходит? — кричит мама, держа в руках два бумажных продуктовых пакета. Она ставит пакеты на столешницу, бросает сумочку и хватает метлу из шкафа в прихожей (интересно, зачем… ведь сейчас не самое подходящее время для уборки?!). Перевернув метлу вверх ногами, она деревянной ручкой нажимает на красную кнопку пожарной сигнализации, и шум мгновенно стихает. Ну а я чувствую себя глупо.
Она делает мне самое злобное лицо, на которое только способна, но мне не хочется говорить, что оно не такое уж и злобное.
— Надеюсь, ты не собирался обрызгать мою плиту этой штукой! — говорит она, хватая распылитель и ручку дымящейся сковородки, окуная ее под непрерывную струю воды в раковине. Сковородка протестующе зашипела. Черт. Я действительно все испортил. Я пытаюсь сделать невинное лицо, но у нее уже выработался иммунитет к этому.
— Надеюсь, ты не очень голодна, — говорю ей, засовывая большой палец в задний карман джинсов и разглядывая свой беспорядок. Кухня выглядит как дерьмо. А еда еще хуже. И бедный Роско, он бросил меня посреди хаоса, убегая в укрытие. Я предполагаю, что он под моей кроватью. Он там довольно часто бывает; старость. Его нервы расшатаны.
По лицу моей мамы расплывается ярчайшая улыбка. Она наклоняется и крепко целует меня в правую щеку, и я рад, что никто этого не видит, потому что было бы очень неловко, если бы кто-то увидел, как мама целует меня. Одна из ее рук ложится на грудь, и она мечтательно вздыхает.
— Ты готовил для меня? Вау, ты совсем не похож на своего отца. Иногда я сомневаюсь, что ты вообще его ребенок. — Я думал, что уже привык к тому, что она указывает на то, какой неудачник мой отец. Нет, все еще больно. Я понял, что лучшее, что можно сделать, когда о нем заходит речь, — это быстро сменить тему: то же самое касается моих учителей и друзей, когда они спрашивают о моем отце.
Пожав плечами, как будто это не имеет большого значения, я объясняю:
— Ты всегда так много работаешь. Не могу вспомнить, когда мы в последний раз ужинали в одно и то же время. Я подумал, что это будет приятно.
Мама — официантка. Она работает в две смены, чтобы свести концы с концами. Знаю, что, если бы не я, ей бы не пришлось так много работать. Возможно, она бы уже снова вышла замуж за какого-нибудь доктора, и ей было бы о ком позаботиться для разнообразия. Она многим пожертвовала ради меня. С каждым днем я вижу это все больше.
— Ох, милый, это так мило, и мне так жаль, что меня здесь почти не бывает. — Ее лицо вытягивается, и она опускается на один из двух металлических стульев вокруг нашего стола в ретро-стиле. Знаете… те, что с металлическими ножками и уродливым золотым виниловым верхом. О, нет. Мне удалось заставить ее снова почувствовать себя паршивой мамой. Не то, чего я добивался. Она добавляет:
— Между двумя работами, церковью и помощью в АА я совсем забыла о тебе, да? — Опустившись в кресло напротив нее, я беру солонку и кручу ее на подставке, как будто она чем-то завораживает. Правда в том, что я не могу смотреть на маму, зная, что слезы сожаления уже собираются в карих глазах того же оттенка, что и мои собственные. Я ненавижу, когда она так себя ведет. Вся в слезах и «я самая плохая мать на свете», потому что это не так. Моя мама — самый сильный, самый удивительный человек, которого я знаю.
Она встретила моего отца, когда ей было шестнадцать. Любовь с первого взгляда. Так я слышал. Скорее, похоть с первого взгляда, по крайней мере, для него. Они много пили и экспериментировали с наркотиками, дикое подростковое бунтарство, пока, к удивлению… не был зачат мальчик. Через пять месяцев я родился недоношенным и с недостаточным весом из-за употребления наркотиков моей матерью.
Да, я слышал эту историю, снова и снова, и снова. Не забывайте, что моя мама — активный член АА; она любит рассказывать историю о том, как она попала из того места, где была, в то, где она сейчас. Она живет ради этого дерьма: говорить, делиться и помогать другим. Я не думаю, что она полностью простила себя за то, как я был представлен миру. Она говорит, что простила, но я не уверен. В любом случае, моя мама говорит, что в тот момент, когда ее взгляд встретился с моими «большими карими глазами», произошла мгновенная связь. Она говорит, что поняла, что ее жизнь должна измениться к лучшему. У моего отца, должно быть, не было такого же опыта связи, потому что вскоре после того, как его глаза соединились с моими, его не стало. Вилы разделились. Мы были брошены. Нельзя тосковать по тому, чего у тебя никогда не было. Верно? Что за чушь. Я скучаю по своему отцу, хотя никогда его не знал. Было бы здорово иметь кого-то, с кем можно было бы побросать футбольный мяч или получить подарок от отца на День отца. Потом были скауты. Это был большой отстой. В другой момент моей жизни стало до боли очевидно, что у всех остальных мальчиков есть отцы, а у меня нет. Конечно, мама всегда появлялась вместо него, что как бы выводило смущение от отсутствия отца на совершенно новый уровень, но я никогда не говорил ей об этом. Я позволял ей заниматься своими делами. Она делала все, что могла. Лучшее, что может сделать любой родитель — одиночка.
Вы должны научиться превращать лимоны в лимонад. Так говорила моя бабушка, ну, и еще она всегда усмехалась, когда моя мать упоминала моего отца. Это как получить кота в мешке. Никогда не знаешь, что у тебя есть, пока не выпустишь его на волю.
За семнадцать лет чистоты и трезвости моя мама обладает необычным умением (она называет это своим даром) помогать другим людям, оказавшимся в такой же отчаянной
