Взвару или еще чего?
– Принесу! – девка бросилась к дверям. – Мигом обернусь!
– Проворная, старательная, а сноровки нет, – Ульяна глядела в спину убегавшей Зины. – Ничего, выпестую, будет наилучшей девкой на подворье. Вот бы узнать, чем она насолила Дарье.
– Тётенька, а чего вдруг насолила? – Настя пошла к ставенкам и распахнула их пошире.
– Ближницу свою она бы к приживалкам не пустила. За Зинкой пригляжу, человек новый, что у нее на уме неведомо, – Ульяна устало опустилась на лавку, прижалась головой к бревенчатой стенке.
Настасья оглянулась на тётку да вздохнула тихонько. С Ульяной жизнь непростая: суровенькая она, неласковая. Иной раз казалось боярышне, что та ее недолюбливает, а то и вовсе с трудом терпит возле себя. Бывало, примечала теплый Ульянин взгляд – тоскливый такой, жалеющий. Но тем все и кончалось: тётка близко к себе не подпускала, не голубила, но боярышню пестовала, следила и за одежкой, и за повадкой.
– Взвару пить не станем, еще нашепчут, – Ульяна хлопнула себя ладонями по коленям. – Ну чего ж так-то сидеть? Собирай исподнее, в баню пойдем. Зину с собой не пустим, еще сглазит чужих-то. Сначала я в парную, а ты постережешь. А ужо потом сама сбегаешь. Ну чего, чего встала столбом? Торопись!
Настя проворно прихватила плат из сундука, увязала в него чистое, потянулась к своей шубейке, но раздумала и подала одежки тётке. Потом накинула теплое и пошла за Ульяной по просторным сеням.
Подворье встретило неласково: косые взгляды девок, работных, что суетились по хозяйству и льдистый снежок. Настя сжалась, запахнула полы одежки и опустила голову пониже, только потом и спохватилась, что плат на волосы не накинула.
– Ой, мамоньки, откуль такие кудряхи-то? – Шептала одна деваха другой, стоя за углом хоромины. – Глянь, Палашка, не коса, а шкура баранья.
– Помолчи, – отшептывалась другая. – Зависть точит? Твои три волосины и ейный сноп. Вона как блестят, аж без солнца слепят.
У ворот увидала Настя знакомца своего, десятника Бориса, тот поклонился и едва приметно улыбнулся, а боярышня – в ответ. Из-за угла хоромины показался влюбчивый Лексей, просиял, глядя на Настю, дернул с головы шапку и прижал к груди, мол, рад тебе.
– Настасья, лясы точишь? – ворчала Ульяна. – Только приехала и позорить себя принялась? Ступай уж, бесстыжая, – тётка пнула боярышню в спину. – А вон и Зинка наша бежит, раскрылетилась.
– Куда ж вы? – запыхавшаяся девка глаза пучила. – Я взвару принесла, остынет.
– После, – махнула рукой Ульяна. – Веди мыться.
А та что, повела. Вслед за ними двинулась и Настя, старательно отводя взгляд от красивого Лексея, что так и стоял без шапки, так и высверкивал взором на боярышню.
Баня – душистая, жаркая – приняла хорошо: парок легкий, водичка прозрачная. Настя с Ульяной попарились, согрелись и уж потом, надев чистое, расчесав косы, быстро ушли в ложницу. Там поели сторожко то, что притащила Зинка, а по глубокой темени, после молитвы улеглись на широкие лавки под теплые шкуры.
Настасья все вертелась, уснуть не могла. Шутка ли, сколь всего повидала, сколь разговоров разговаривала. Как тут сну прийти, когда в голове от думок тесно? Да и тоска накатывала. Тяжко на новом-то месте, неприютно. Вспоминался домок прежний, маленькая ложница и образок в углу, котейка, что любил спать рядом с боярышней, мурчал и бок согревал.
Молодость свое взяла, а как иначе: уснула боярышня, да крепко, сладко. Так бы и проспала хмурое, муторное утро, если бы не окрик тётки:
– Вставай, засоня, – Ульяна крепенько ухватила плечо Насти и трясла почем зря. – Хозяин пожаловал.
– Ой… – боярышня подскочила, заметалась по светелке, не зная за что хвататься: то ли косы чесать, то ли одежки накидывать.
– Не суетись, обождем, – Ульяна стояла у окошка и смотрела на подворье через малую щель ставенки. – Сразу бежать и кланяться – только гневить боярина. Пусть передохнет с пути, взвару испьет, умоется. Там, глядишь, добрее будет. Ты, Настька, не наряжайся особо. Очелье попроще, летник нешитый.
– Тётенька, а если не по нраву придемся? По миру идти? – Настя опомнилась, накинула на рубаху старую запону и собралась на двор.
– Болтушка, – Ульяна и не сердилась, а будто вслух раздумывала. – Не нищие мы, так и знай. Ежели боярин Норов даст отворот поворот, осядем возле Тихоновой пустыни. Там и братия крепкие, и торг рядом. Малость накоплено у меня, не пропадем. Ты вон писать примешься за мзду малую, ну, а я найду дело. Там, глядишь, жениха сыщем. Боярского сословия тебе не видать, а купчину какого почище – можно. Ты девка справная, лицом пригожа. Не красавица, но мила и кругла там, где надо. Косы вот… – тётка оглядела простоволосую Настю, – как нарочно кто в кольца сворачивал.
Настасье только и осталось тяжко вздохнуть и опустить голову. Уж сколь годков над ней потешались за кудряхи-то. И вот что чудно – девки злобно, а парни – с огоньком во взоре. Боярышня хоть и молодая, а уж догадалась, что одни от зависти, а другие – от любования.
– Я на двор, тётенька. Кликнуть Зину?
– Ступай, кликни. И на глаза Норову не попадайся покамест.
По сеням Настя шла сторожко, все прислушивалась, не идет ли хозяин. Дошла до двери и выскочила на крылечко, вздохнула глубоко, приняла в себя сырой морозный дух ранней весны. По приступке сошла проворно, кинулась за угол хоромины и дальше до высокого забора.
У широкого овина на задке двора зачерпнула из тугобокой кадушки водицы и умылась радостно. Любила холодок на лице, видно с того и заулыбалась, и обнадежилась. Миг спустя услыхала голос Зинки:
– Боярышня, что ж ты, – сокрушалась девка. – Я б метнулась и принесла водицы-то.
– Полно, Зина, я и сама не без рук, – улыбалась Настасья. – Ты вон тётеньке снеси, она обрадуется. Ох, а чего ж зипун на тебе продранный?
– Вечор на подворье опять серый прибегал, – Зинка глаза выпучила и подалась к боярышне. – Пёс тут бродит, Дарья говорит, что сатана в обличии. Я на двор побежала, а он из-за сарайки как прыгнул, да как за рукав меня ухватил. Насилу отмахалась, хорошо рядом палка лежала.
– Как это сатана? – Настя едва не рассмеялась. – А глаза какие? Как адский пламень?
– Не, – помотала
