сама заплакала, а потом потянула дочь к клетухе, в какой долго жил писарь Никеша. – Пойдем, пойдем... Доченька, что с тобой? – усадила Софью на лавку и обняла.
– Мама, милая, не отдавай за боярича!
– Господи, да откуда ты.... Матвей рассказал? – Настасья гладила дочь по волосам, утешала. – Не отдам, даже и не думай об том, не опасайся. Ни я не отдам, ни отец, ни братья. И тётенька Ульяна не даст неволить, и дяденька Илья. Что ты, голубушка, зачем так плакать? Напугала! Уж годков семь ни одной слезы у тебя не видала.
– Мамочка, так ведь беда будет, – Софья чуть унялась, утерла щеки и глядела теперь с надеждой в материны глаза. – Князь сватает, а ему не откажешь, разгневается.
– Дурёха, – боярыня засмеялась сквозь слезы. – Дурёха моя. Отец вечор сам мне сказал, если не сладите на погляде с бояричем, так он посадит тебя на ладью к Матвейке и отправит в Мураново. Отговоримся, что на богомолье ты.
– Вот и Мотька с Митей мне... – осеклась, разумея, что братьев выдаст.
– Ну, а как без них, – боярыня смеялась уж в голос. – Того ожидала, да и отец догадался, что братья тебя не оставят в беде. Вот ведь, шельмецы, ни словом об том не обмолвились, тишком все и порешили, – Настасья утерла щеки платочком. – Софьюшка, с чего ж ты так испугалась? Знаю тебя, ты так-то не тревожишься по пустякам. Вон и глазки печальные. Голубушка, обскажи.
Софья молчала долгонько, боялась, что мать осудит, не поймет. Но доверилась, как и всегда:
– Мамочка, вчера на торгу... – замялась, слов не находя. – Мама он смотрел так... И голос у него, словно бархатный, и глаза такие... Мама, темные, претемные, а будто светят, да так, что жарко становится. Мамочка, ты не думай, я себя не уронила. Он звал вечор пойти к нему, а я.... Мама, его бы плетьми засекли... – и опять в слезы. – Вой простой...опояска потертая...
Настасья охнула, а потом обняла ладонями личико дочери и в глаза ей заглянула:
– Сонюшка, вот и твое время пришло, я уж и не чаяла. Все думала, что не сыщешь себе по сердцу, боялась того. Полюбила?
– Мама, а разве так бывает? Чтоб враз?
– Бывает...враз.
– Да как же...
– А вот так, – Настасья улыбнулась, будто вспомнила чего. – Как звать-то воя?
– Ой... – тут Софья замерла. – Я не спросила, – сказала и жала теперь осуждения, но не дождалась.
Мать прыснула смешком, а потом и вовсе захохотала, да громко так, весело. Видно, тем и приманила отца: дверь в писареву клетуху распахнулась и на порог ступил боярин Вадим.
– Эва как... – стоял Норов и глядел то на дочь, то на мать. – Софья, что ты? – увидел, слезы, затревожился. – Обидел кто? Настёна, ты чего смеешься? Что тут творится?!
– Вадим, – боярыня встала, подалась к мужу и обняла его, – Сонюшка просит не отдавать за боярича Павла.
– С того и слезы? – Норов прищурился. – Сколь раз уж отлуп давали женихам, а так-то ты не убивалась, – протянул руку, поманил к себе дочь и обнял обеих: Настасью и Софью. – И чего всполошились? Уймитесь, вскоре гостей встречать. Митька с Мотей ушли за бояричем, утресь весть прислал, что явился. Ладья его еще вчера пришла, так он на торгу околачивался, не иначе приданое твое считал. Жаль Павлуху, промахнулся.
Боярышня унялась, прижалась к отцовской груди, зная, что он опора ее, да крепкая, неизменная. Улыбнулась и в окошко глянула: дед Никешка завсегда сидел возле него, любил смотреть на ворота подворья, гостей встречать первым. В окно-то глянула и ахнула!
– Мама! – взвизгнула. – Идет!
– Кто? – отец повернулся. – Боярич?
А Софья глядела на чернявого, да не узнавала! Кафтан дорогой, золотом шитый, опояска богатая, сапоги редкой выделки. Позади него пяток ратных, дюжих, в крепких доспехах, а по бокам – Митька с Мотькой.
– Мама...он идет. Он, – указывала. – Не пойму...Как так?
Настасья вздохнула и перекрестилась:
– Вадимушка, я так мыслю, что отлупа давать не придётся.
– Настёна, чую, сотворилось что-то, а я как теля, стою и глазами хлопаю, – боярин поцеловал жену. – Рассказывать не станешь, верно?
– Не стану, любый, – покачала головой. – Скажу лишь, что бывает....враз.
Норов помолчал немного:
– Эва как... Ну раз такой случай, пойдем, поглядим на гостя. Софья, тебя нынче ему отдавать? Иль поторговаться?
А боярышня и не слыхала, смотрела на боярича и думала об одном – что, если б не дождалась его и сбежала на Мотьикной ладье? С того вздрогнула и перекрестилась на малую иконку в углу.
– Батюшка, сразу отдай, не торгуйся. Такого не сторгуешь ни за злато, ни за каменья.
– Спорить не стану, – отец улыбнулся. – Любви не сторгуешь, за нее иным платить надо.
– Чем же, батюшка? – Софья и сама отцу улыбалась.
– Любовью, – за боярина ответила Настасья. – Иначе никак.
