конечно. Именно пение формировало музыкальный фон. Представляешь себе всю эту картину?
— С трудом. Мне кажется, что всё-таки это гораздо больше похоже на бред сумасшедшего. Слушай, а может быть, это ты сама всё придумала? Я же всё-таки не идиот. Когда-то даже закончил музыкальную школу. И никогда и ничего об этой «Симфонии Сирен» не слыхал. Как, ты говоришь, была фамилия этого композитора?
— Настоящая его фамилия была Краснопутский. Авраамов — это псевдоним. Хорошо, что он вовремя понял, что с такой фамилией нечего лезть в искусство. А он не просто лез. Он навсегда хотел остаться в нём и формировать абсолютно новую музыку. Он даже написал наркому Луначарскому письмо с требованием немедленно сжечь все рояли и пианино. А ещё хотел запретить Баха, а его «Хорошо темпированный клавир» — уничтожить.
— Какой идиот. Как хорошо, что его мечты не сбылись. Что же он ещё хотел?
— Он мечтал создавать истинно пролетарские произведения, исполняемые самими пролетариями. Всё распланировал. Хотел, чтобы в его симфониях звучали только звуки, полученные непосредственно с фабрик и от работающих машин. Много размышлял о потенциале музыки и степени её влияния на всю нашу среду обитания. Но в результате этой бурной деятельности в истории осталась лишь «Симфония Сирен».
— Ну, что значит осталась? По-моему, кроме тебя, о ней никто ничего и не знает.
— Ну, почему же. Ведь какие-то люди до сих пор пишут историю авангарда. И находят, в ней всё новые и новые события и факты. Хочешь, я подарю тебе специальную инструкцию, которая была выпущена для исполнения этой симфонии? А потом как-нибудь я расскажу тебе историю о том, как она попала ко мне. Нет, не так. Это будет история о том, как я раздобыла эту инструкцию.
Действительно, через несколько дней она вручила мне какое-то чудовищно оформленное печатное издание. В нём было всего восемь страниц текста и каких-то дурацких рисунков. Хорошо, что формат был небольшим. Сложив эту пародию на книжку вдвое, я запихнул её в карман. Прочитал я её уже дома. И долго смеялся над ней. Вернее, над собой. Надо же. Как зацепила меня эта девчонка, что я читаю эту муть!
Сейчас я уже раздраконил эту книжку. А потом собрал все эти странички под единой рамкой и повесил всё это на стену. Когда мне очень плохо, я подхожу к ней и читаю. Мне не важна последовательность, согласно которой должны складываться эти строчки. Мне важно лишь прикоснуться к её миру посредством этих дурацких инструкций. К миру, в который меня впустили, а потом столь же безжалостно вышвырнули. Вернее, я сам себя лишил права и дальше пребывать в том пространстве, что окружало эту экстравагантную особу.
У меня редко бывают гости, но все, кто попадали в мою берлогу, с большим интересом читали эту муру и почему-то даже фотографировали её. Иногда меня это раздражает. Но чаще всего вызывает глупую улыбку, напоминая о том времени, когда я был настолько счастлив, что просто не понимал этого.
***
Мы продрогли на бульваре. Хорошо, что поблизости находился мой любимый ресторан. Я был чудовищно голоден. и пригласил её туда на ужин.
Наверное, когда тебя пытаются одновременно провоцировать и шантажировать, это вызывает лютый голод. Ведь эта девушка уже перешла к следующему этапу моего охмурения и пыталась внушить мне, что надо бы напрячься и подключиться к её стартапу. По её словам, это должно принести мне немало денег, а заодно может стать моим вкладом в пропаганду современного искусства. От такого напора я просто потерял дар речи. Потом я всё-таки решил выслушать её до конца, прежде чем вынести свой суровый приговор. Мы продолжали всё это обсуждать, пока не оказались в Старом городе. У двери какого-то бутик-отеля она вдруг остановилась:
— Нам сюда.
— Почему?
— Я здесь живу.
— Но ты должна была сказать: мне сюда. А вместо этого ты говоришь: нам сюда. Ты что, приглашаешь меня к себе? Так?
У меня была очень дурная репутация. Видимо, и у этой девчонки она была ничем не лучше моей. Но сейчас она почему-то решила поиграть со мной. Ну, что же, я ведь специалист по теории игр. Могу и поиграть. Наш случай вполне укладывался в рамки тех отношений, которые обычно так любят феминистки. А мне так хотелось, чтобы он не соответствовал каким-то заранее установленным нормам и схемам.
Всё это время, что мы общались, мне было с ней безумно интересно. Видимо, и она не осталась равнодушной ко мне, если рискнула позвать меня с собой. Но если я сейчас войду в гостиницу, то в силу вступит то самое знаменитое правило «одиннадцати минут», из под власти которого ещё никому не удавалось уйти. Можно много рассуждать о сексе, об оргазме, о чувственном удовольствии. Тонны рассуждений на эту тему испаряются перед лицом магической фразы, состоящей всего из двух слов: «одиннадцать минут».
Люди могут совокупляться в своих квартирах, в офисах, в ночных клубах. Всюду в самых неподходящих местах и на разных и всяких поверхностях: горизонтальных, вертикальных и даже слегка наклонных. Они могут страстно любить друг друга в порыве больших чувств, удовлетворять свою безмерную похоть или внезапно проснувшееся желание заниматься любовью или обычным трахом. Все эти совершенно различные по своим ощущениям события связывает воедино лишь одно обстоятельство: любовный акт длится, в общем и в среднем, всего одиннадцать минут. Именно в эти минуты проявляется истинная сущность любого мужчины и любой женщины. И это же является самым эффективным тестом, определяющим то, какова будет судьба их дальнейших отношений.
Люди могут дружить с детства, знать друг о друге всё, считать себя безумно влюбленными в друг друга. Но именно эти одиннадцать минут могут чрезвычайно убедительно продемонстрировать им, что у них нет будущего. А бывает и так, что окинувшие друг друга случайным взглядом в толпе два абсолютно незнакомые человека испытывают такую силу влечения, какая приводит их в ближайший отель. И эти же одиннадцать минут оказываются для них «вратами рая».
Так вот, для меня в этот вечер именно они и раскрылись. За окном стало почти светло, и было ясно, что наступает рассвет. Отведённые нам статистикой одиннадцать минут давным-давно истекли. И после этого прошло ещё немало времени. Но всё то, что происходило между нами, абсолютно не укладывалось в это дурацкое правило. А ещё всё это не было похоже ни на что из того, что когда-то и с кем-то было со мной в моей прежней жизни. И для меня вдруг стало очевидным,
