class="p1">Десятник, расспросив сына о словах Петра, обрадованно перекрестился.
— Дай-то бог, штоб сбылось сие наяву, а не сном сгинуло. Эх, и выстрою тогда кораблик тебе, Алексей сын Ильич Чириков!..
ГЛАВА II
ПТЕНЦЫ ГНЕЗДА ПЕТРОВА
…О вы, которых ожидает
Отечество от недр своих,
И видеть таковых желает,
Каких зовет от стран чужих,
О ваши дни благословенны!
Дерзайте ныне одобренны
Раченьем вашим показать,
Что может собственных Платонов
И быстрых разумом Невтонов
Российская земля рождать.
Ломоносов
Знаменитый адмиралтейц-мастер Федосей Скляев, услышав о разговоре Петра с Алешкой Чириковым, не преминул при случае сказать десятнику:
— Илья, внемли. Малый твой гораздо способен, и любопытство к мореходному ремеслу имеет отменное; а таковых приметя, Петр Алексеич дорожится ими. Ежели промолвил слово, быть делу непременно. Не об одном чаде, о будущем нашем печется. Глянь кругом, Илья. Кто помышлял про островы сии, что слыть им градом да пристанищем флота русскаго? Ныне ж трудам своим диву даемся…
И точно: было на что диву даваться, обозревая выросшую на островах невского устья новую столицу. Приезжие люди изумленно взирали на непохожий на привычные окольные места незнакомый город, возникший из прибалтийской болотной топи: вдоль прямых каналов, недавно вырытых на Адмиралтейском острове между Невой и Фонтанкой, виднелись мазанковые домики флотских служителей, нарядные особняки вельмож, дощатые склады корабельной утвари. Многое и к осени 1721 года выглядело несовершенным. Иностранные мореходы, возвратясь домой, рассказывали о великом трясении зданий, кое происходило от проезжавших мимо по зыбкой почве карет, о том, что Санкт-Питербурх скорее похож на грязную слободу в приморском городе, нежели на столицу и царскую резиденцию. Даже обращенная к реке та его часть, что составляла так называемую набережную линию Невы от Галерного двора до Летнего сада, была хаотическим смешением всевозможных построек: провиантских магазинов, кабаков, лекальных сараев, постоялых дворов для иноземных мастеровых. Над ними возвышался обнесенный крепостной стеной, бастионами и глубоким рвом, увенчанный мазанковой башней с часами и железным шпицем-корабликом в центре главного фаса, тесный от элингов и корабельных кузовов Адмиралтейский двор. Невдалеке от него, на месте будущего Зимнего дворца, раскинулся на лугу Морской рынок и стояли два каменных дома: ближе к реке особняк генерал-адмирала Апраксина, чуть в стороне палаты казненного за измену министра Кикина, отписанные в казну и отданные в пятнадцатом году под Морскую Академию.
Неизменно величавая Нева, украшая болотистую равнину, плавно несла свои воды среди зеленых, еще не одетых в гранит, берегов.
На ней, от царского домика на противоположной стороне до невидного за горизонтом острова Котлина, нескончаемой для глаз кильватерной колонной вытянулись боевые корабли русского флота: грузные трехдечные великаны, изящные фрегаты, быстроходные шнявы, чьи позолоченные кормы ослепляли взгляд отражением; солнечного блеска. Двухмачтовые галеры с удлиненными косыми реями, затейливыми надстройками.
<Стр. 22–23 отсутствуют в сканированном PDF.>
— Трижды сквозь строй гонять детей в Уставе не означено! — гневно вскричал Апраксин. — Петр Алексеевич, вели господину директору не зверствовать! Ведь не подлой породы отрок бесчестью подвергся. Из дворян!
Писарев хитро прищурился.
— О гуся вода, також батоги Артюшке Черных, а годов сему дитю без малого тридцать семь. Ночь отлежался, поутру ж сам в класс пожаловал без понуканья. Не полторы тыщи, вдвое батогов вытерпит.
— Ну? — удивился Петр. — Крепок любезный. За что столь нещадно штрафован?
Директор перечислил проступки великовозрастного академиста:
— Пропил штаны вторые канифасные — раз; учинил драку с матрозами в остерии[11] — два; розбил клеть в доме провиантского служителя — три; уволок из нее мешок с окороками — четыре…
Петр засмеялся.
— Вор у вора украл! А в науках преуспевает?
— А в ученьи последний, — досказал Писарев. — Одна слава, что именитаго роду.
Апраксин насупился, но промолчал: случай с дворянским сынком не был единственным. Не однажды жаловался в Адмиралтейство директор, стонали соседи Академии, да и Петр не впервые слышал о похождениях академистов или морокой гвардии, как официально именовались гардемарины, набранные из дворянских, солдатских и мастеровых семейств. Возраст не играл роли, поэтому среди недорослей, поставленных дворянством, попадались и такие, коим давно перевалило за тридцать лет. Волей-неволей они сидели в классах, ибо по указу царя не смели жениться до сдачи экзаменов. Не очень тяготея к знаниям, великовозрастные чада учились из-под палки, озорничали за стенами Академии не хуже заправских разбойников, приводя в смятение обитателей Адмиралтейского острова, и нередко испытывали на себе пресловутый метод вколачивания разума. Петр, выкраивая время, хаживал в классы и дубинкой поощрял именитых лодырей. Примеру царя следовали и прочие воспитатели будущих командиров флота. Озорству и лености противоставлялись батоги и кошки[12], узаконенные инструкцией-уставом Академии:
«…Поутру, как рассветет, сходиться в зале для молитв, прося господа бога о потребной милости и о здравии его царскаго величества и о благополучии его оружия, под наказанием; итти в классы со всяким почтением и всевозможною учтивостью, в классах никакого крику ни шуму не чинить, а сесть на свое место без всякой конфузии, не досадя друг другу, под наказанием; слушать, чему учат профессора, и к оным надлежащее почтение иметь, под наказанием; а буде кто из учеников станет бесчинствовать, хлыстом бить, несмотря какой бы ученик фамилии не был, под жестоким наказанием…»
Таковы были нравы, что однако не помешало Академии вырастить прославленных мореходов. Если недоросли вроде Артюшки Черных снискали худую славу званию академиста, то немало мастеровых и солдатских детей весьма успешно овладевали морскими науками.
Это и утешало Петра и раздувало в нем безудержный гнев на упрямую знать, не желавшую расставаться с вековым невежеством.
— Предстатель[13], сват, из тебя хреновый, — пренебрежительно заметил он, обращаясь к сконфуженному Апраксину. Тот был не рад, что ввязался в спор с Писаревым, а Петр, взойдя на крыльцо и направляясь внутрь здания по бесконечному коридору, продолжал язвить: — Разбойничают не простых пород дети, а дворяне. Им не книга — кистень надобен! Вдругорядь, Федор Матвеевич, мундира не снимай, не помилую, — припомнил он недавнее заступничество генерал-адмирала за честь дворянства.
Весь Санкт-Питербурх смеялся над той историей. Несколько недорослей, не пожелав учиться в московской навигацкой школе, поступили в духовное училище. Петр, проведав о такой хитрости, приказал отдать поповичей в Академию, а в наказание за недостойное отлынивание определил им ежедневно по два часа после уроков вбивать сваи под пеньковые амбары на Мойке. Именитые чада, привыкшие жить в отцовских хоромах, как у христа за пазухой, мало того, что попали в спартанскую обстановку академического
