Сестра рассматривала его не моргая. Виктор потупил взгляд: он не мог долго смотреть в эти беспросветно черные глаза — такие же глаза, как у Нее.
— Ладно, пошли скорее отсюда.
Кристина подхватила тяжеленный саквояж брата и с показной легкостью потащила его прочь с перрона, мимо выплевывающих последних пассажиров вагонов, больших часов и билетных касс. Виктор следовал за сестрой, как собачонка на поводке, и они уже почти покинули здание вокзала, когда вдруг кое-что привлекло его внимание.
На одной из скамеек зала ожидания он заметил знакомую фигуру. Виктор мог бы поклясться, что видел остроконечную шляпу и блеснувшие плошки очков, но стоило между ним и бывшей попутчицей пройти какому-то торопящемуся пассажиру, как на том месте, где она только что вроде находилась, никого не оказалось.
— Эй! — раздался сопровождаемый щелчком пальцев возглас от дверей. Это Кристина пыталась привлечь его внимание. — Я понимаю, что ты домой не торопишься, но у меня еще дела в городе — нужно по дороге заехать за Крендельком.
— Твой ухажер? — невесело усмехнулся Виктор, подойдя к сестре. Вслед за ней он протиснулся через старую вращающуюся дверь. — Ты называешь его Кренделек? Как омерзительно мило…
— Ха! Можно сказать, ухажер — хлопот от него не меньше! — Кристина звонко рассмеялась. — Крендельком его называю только я. За то, что он ворует крендельки из блюда в гостиной. Вообще, он любит, когда его величают Коннелли, — он у нас птица тщеславная. Сейчас Кренделек у ветеринара — какая-то напасть с глазами. Отдали позавчера. Сегодня не только ты возвращаешься домой.
— Ты что, завела канарейку?
Округлившиеся глаза сестры можно было использовать в качестве двух печатей под документом, заверяющим, что Виктор — болван.
— Почему канарейку? Коннелли — кот!
— Ну ты что-то говорила о тщеславной птице, я и подумал…
— Это же фигура речи! А вы ведь у нас репортер, мистер Кэндл, — вам ли не знать таких вещей! Канарейка, хм…
— Отстань. — Виктор насупился. Он не виноват в том, что сейчас почти не соображает и будто бы плывет по ветру, как один из этих влажных туманных клочьев, в ожидании, пока его не принесет к порогу, который он с радостью обошел бы стороной.
Кристина снова щелкнула пальцами — судя по всему, это была ее новая вредная привычка. Раньше, как он помнил, она то и дело чесала нос, причем всей пятерней, что выглядело жутковато.
— Помнишь «Драндулет»? — спросила сестра с улыбкой, ткнув пальцем в громадину, которая стояла у входа в здание вокзала.
Виктор застыл. Это был он…
«Драндулет» на самом деле был стареньким двухдверным «Фордом» модели «А». Бордовая краска облупилась, радиатор, напоминающий кривой оскал, насквозь проржавел, две круглые фары на покатых передних крыльях походили на усталые глаза хронического больного.
На этой машине Бэзил, покойный дворецкий Кэндлов, отвозил их с сестрой в школу, после чего заезжал на рынок и в лавки, забирал почту, встречал на вокзале деловых партнеров отца и доставлял их на свечную фабрику Кэндлов, а затем вновь ехал в школу, но уже чтобы забрать детей семейства.
Годы прошли. Бэзил умер. Семейное предприятие зачахло, и на кованые ворота фабрики повесили огромный замок. Детей начали возить на школьном автобусе, а «Драндулет» остался стоять в гараже, и после смерти Бэзила его никто не мог завести. Странно, что Кристине удалось заставить эту железяку двигаться.
Сестра затащила сумку Виктора на заднее сиденье «Драндулета», села за руль и отворила для брата дверь.
— Ну, чего ждешь? — спросила она. Кристина всегда была непоседливой и нетерпеливой — что ж, это не изменилось.
Виктор, задумчивый и преисполненный угрюмых воспоминаний, ступил на подножку и сел в салон. Дверь захлопнулась за ним сама собой. Не успел он этому удивиться, как машина дернулась и, скрежеща, сорвалась с места…
«Драндулет» трясло и качало на ухабистой мостовой.
Виктор молча глядел в окно.
Улочки, по которым они ехали, были туманно-серыми и неприятно-знакомыми. Все здесь о чем-то напоминало. Вот в этой пекарне он подрабатывал после школы: таскал мешки с мукой, топил печи и следил за противнями. По этой улице за ним гнались мальчишки, любившие поиздеваться над «хилым сыночком» тогда еще «богатеньких» Кэндлов. В той подворотне он от них прятался. А у мясной лавки мистера Брекли его таки отыскали. Ох и крепко тогда досталось… Вот в этом темно-зеленом газетном киоске на углу работал когда-то мистер Кинни, который зачитывал прохожим утренние новости, добавляя от себя жуткие и животрепещущие подробности. Обычно его не слушали — либо игнорировали, либо потешались над ним: сумасшедшим был этот мистер Кинни…
Улица за улицей… «Драндулет» катил будто бы вовсе не по городу, а по страницам памяти и снов, по выцветшим фотографиям, запечатлевшим то, что все так любят называть этим тоскливым словом «прошлое»…
Виктор спрятал руки в карманы пальто, чтобы сестра не заметила, как они дрожат. Впрочем, он мог этого и не делать — она беззаботно болтала и ни на что не обращала внимания.
Кристина не замолкала ни на минуту с того самого момента, как они сели в машину: она с восторгом жаловалась на родственников и соседей, с не меньшим восторгом рассказывала о парне с Можжевеловой улицы, который продает розы в лавке своей матери, говорила о своей скучной работе в библиотеке и о подругах Дороти и Эбигейл, которые «ну точно тебе понравятся, Вик!».
Виктор почти ее не слушал — он глядел на ржавые фонарные столбы, на облетевшие деревья и вороньи гнезда в их ветвях. В этих скверах они когда-то гуляли с Сашей и думали, что все у них будет хорошо, что они навсегда останутся такими — счастливыми и любящими друг друга. По этим тротуарам они когда-то с ней ходили, обнявшись. В этих кафе они сидели, потягивали кофе и целовались.
Саша… самый бледный и хрупкий из всех призраков прошлого, которых он пытался забыть. Саша… именно из-за нее он бросил все и сбежал, прикрываясь неуемным желанием учиться и работать в большом городе, в самой столице! Но к сожалению, легче не стало, и, по сути, он лишь сменил парки с тихими аллеями и древними деревьями Уэлихолна на свинец Темзы и ледяную брусчатку Лондона. Грызущую днями и ночами тоску, чувство утраты и разбитое сердце не излечить переменой обстановки. Кто бы. Что. Ни говорил.
Виктор поглядел на сестру. Она совсем на него не похожа. Такие люди просто не умеют унывать: эмоциональные, яркие и обжигающие, как огонек свечи, они скорее сожгут полгорода, чем позволят кому бы то ни было вогнать себя в меланхолию.
Что может больше сказать о человеке, чем его профиль? Что ж, профиль Кристины был таким же болтуном, как и она сама, — он говорил о многом… Нос со слегка вздернутым кончиком, изогнутая, будто в вечном изумлении, бровь, прищуренный глаз и слегка опущенный уголок губы. Много задора и немного коварства, непреклонная, по-детски непримиримая — вот какой была Кристина Кэндл. Даже матери она, помнится, устраивала «веселые» деньки — единственная, кто смел сказать ей слово поперек.
