Бывший возлюбленный Саши, окровавленный и бездыханный Виктор Кэндл, лежал в своей комнате на кровати, уперев пустой поблекший взгляд в потолок. В тот миг, как время остановилось, он, как и десять минут назад, был мертв…
Его ледяную белоснежную руку сжимала Мегана Кэндл. Она сидела на краешке кровати Виктора и глядела на него, не в силах моргнуть. На ее лице застыли слезы. В тот миг, как время остановилось, она прижимала мертвую руку племянника к губам и плакала, чувствуя, что сердце ее вот-вот разорвется на куски, и ведьму совершенно не волновало, увидит ли ее кто-то из сестер…
Младшая сестра Меганы, Рэммора Кэндл, сейчас находилась в коридоре. Она замерла, делая шаг. В одной руке у нее была зажата сигарета, в другой — нога племянницы, Кристины Кэндл, которая по-прежнему была без сознания и которую заботливая тетушка волочила по полу в ее комнату. В тот миг, как время остановилось, Рэммора как раз сообщала племяннице, что лучше бы на месте той была Марго: с малявкой бы она, мол, управилась в два счета, не то что с тяжеленной Кристиной, у которой еще и нос постоянно цепляется за края старых паркетин…
Другая племянница Рэмморы, Марго, в этот момент была не где-нибудь, а в комнате самой Селен Палмер. Старуха спала в своей кровати, натянув на глаза бархатную маску. Весь ее вид выражал сущую безмятежность — еще бы, ведь она сегодня довела до сердечного приступа не меньше трех человек! А еще она приняла парочку коробок снотворного и опустошила фляжку джина. Старуха чувствовала себя в безопасности, ведь заперла дверь на восемьдесят восемь замков (да, в ее двери было именно столько замков, и ни замком меньше). Вот только мадам Палмер не знала, что кое для кого все эти замки преградой не являются. В тот миг, как время остановилось, Марго Кэндл, маленькая семилетняя девочка в одной ночной рубашке, забралась на грудь спящей гостье и принялась облизывать ее покрытое толстым слоем пудры лицо, как какая-то кошка… ну, или кот…
Семейный кот Кэндлов, Коннелли, сейчас был на чердаке — сидел напротив затянутого полотнищем зеркала. Он следил за тем, чтобы Гарри Кэндл, которого он всегда презирал, даже и думать не смел о том, чтобы выбраться на волю… В тот миг, как время остановилось, он проскользнул прямо сквозь запертую дверь, отправленный сюда своей любимой хозяйкой, которая… которая…
Корделия Кэндл спустилась по лестнице и оказалась в холле. На миг замерев у ее основания, она прислушалась: тихо… так невероятно, оглушающе тихо! Никто не ссорится, никто не смеется, никто не сопит, не пыхтит, не фыркает, не топает своими треклятыми ногами по чистому полу! Никто ни с кем не разговаривает и даже ни о чем не думает! Миг спокойствия, миг тишины… Это ведь все, что, по сути, нужно самой обычной уставшей женщине. Просто чтобы никто ничего не делал, ни о чем не спрашивал, не дергал по пустякам, не переворачивал кверху дном всего минуту назад возвращенный в нормальное положение дом! Какой-то миг! Один лишь миг не быть мамой, сестрой, женой и дочерью, кухаркой и уборщицей, ведьмой и заговорщицей. Всего миг для того, чтобы просто побыть… собой…
Корделия Кэндл зажмурилась от удовольствия, по-кошачьи потянулась, повела из стороны в сторону шеей и сделала то, чего не позволяла себе многие годы. Она вдохнула — широко, всей грудью. А затем выдохнула.
Ее вздох облегчения прокатился по всему дому… Вот только никто его не услышал, потому что все до сих пор пребывали там же, где и замерли, вместе со своими недосказанными словами и недодуманными мыслями…
Корделия Кэндл постояла немного, подумала о разном, а потом снова вздохнула, на этот раз с сожалением, и проворчала:
— Ну ладно, хватит.
А затем щелкнула пальцами.
В тот же миг дождь на улице продолжил лить, раздался гром и сверкнула молния. Дом ожил.
…так, тик-так. Снова пошли часы, а все (или, вернее, почти все), кто в доме находился, вернулись к прерванным делам, даже не заметив того, что время останавливалось.
Ну а тот единственный, кто все заметил, мотнул головой и поморщился. Он почувствовал, как дрогнуло время, с такой же легкостью, как кувшинка чувствует рябь на поверхности пруда, на котором растет. Если кувшинки вообще могут что-то чувствовать.
Мистер Эвер Ив был в этом не уверен, так как лично не имел удовольствия свести знакомство ни с одной кувшинкой. Зато он давно свел знакомство с подлостью и коварством. И сейчас то, что с ним сделали, как раз-таки и отдавало упомянутыми подлостью и коварством, как дохлые свиньи воняют… дохлыми свиньями.
К слову, о дохлых свиньях мистер Ив подумал не случайно, ведь то, что ему подложили, несомненно, было самой дохлой и самой свинотной из всех возможных дохлых свиней.
— Та-ак, — протянул мистер Эвер Ив, ежась от внезапно охватившего его холода.
Он был один в пустом доме, который буквально тонул в каких-то бумажках. Бумажки эти носились повсюду, подхваченные ветром, громоздились кучами по углам да под стенами, сыпались с потолка, летали по коридорам. Мистер Ив поймал одну из них, перевернул ее и отметил, что это не просто «бумажка», а листок отрывного календаря. Стоявшая на нем дата его обеспокоила. Он схватил еще один листок, а затем еще и еще один. На всех стояла та же дата…
— Что-то не нравится мне все это, — проворчал мистер Эвер Ив, уже по колено бредя в заполонивших дом маленьких прямоугольных листках. — Шутка, конечно, выдалась смешной, но пора и честь знать. Посмеялись — и хватит. Какое там у нас уже октября на календаре? Да-да, скоро Хэллоуин. А у меня еще столько важных дел! Срочных, неотложных, ужасно-прекрасных дел! Кажется, пришло время будить этого соню…
