— Вы хорошо выглядите, госпожа.
Она подозревала, что выглядит убийственно, но этот человек умел вызывать в ней гнев.
— Очень любезно с вашей стороны, сэр, — сказала она ровным голосом. — Можно предложить вам чаю?
Он разбил её маленькую надежду в том, что откажется и уйдёт, когда снова занял свое место.
— Благодарю вас, госпожа Дуенда. Я смиренно соглашусь.
— Конечно, — пробормотала она и направилась на кухню, чтобы добавить ещё одну чашку и приготовить чай.
К тому времени, как она вернулась и поставила сервиз на маленький столик между креслами, напряжение в воздухе сгустилось. Джименин взял одну из чашек и отхлебнул.
— Прекрасное варево, госпожа, — когда Луваен не ответила, он продолжил: — Как сегодня мисс Цинния? Она почувствовала себя плохо и ушла в свою комнату во время моего последнего визита.
Луваен закипела от такого фамильярного обращения к её сестре.
— Госпожа Халлис, — процедила она сквозь стиснутые зубы, — боюсь, всё ещё нездорова. Головные боли и усталость. Думаю, смена времён года.
Джименин взглянул на Мерсера.
— У вашей прелестной дочери слабый организм.
Мерсер кивнул:
— Да, — и одним глотком допил свой чай.
— Есть новости о третьем корабле? Я слышал, что обломки первых двух начало прибивать к берегу.
Мерсер ещё больше обмяк в кресле. Луваен, стоявшая на страже позади него, одной рукой сжала его плечо, а другой сжала свои юбки. Этот ублюдок насмехался над её отцом. Все знали, что потеря этих кораблей сделала семью Халлис почти нищей. Надежда, что последний корабль пережил шторм, уничтоживший остальные, быстро угасала.
— Нет, но если повезёт, он со дня на день прибудет в гавань.
Джименин вытянул ноги к огню.
— Ты оптимист, Мерсер, — он взмахнул чашкой. — Прошло почти четыре месяца с тех пор, как мы получили известие, что корабль, возможно, прошёл через шторм целым и невредимым. Я подозреваю, что он лежит на дне океана вместе со своими братскими кораблями, — он обнажил ряд пожелтевших зубов в пародии на улыбку.
Если бы её дому не грозила опасность сгореть дотла, Луваен пожелала бы, чтобы сзади вырвался поток пламени и поглотил его.
— Я думаю, ещё немного терпения, и мы…
Джименин выпрямился в кресле и с такой силой грохнул чашкой, что сервиз загремел, а чай расплескался из чайника. В его бледных глазах отражался огонь очага, напоминая Луваен взгляд волка, пойманного в луче лунного света.
— Моё терпение лопнуло! Мне нужен баланс по инвестициям и сопутствующим процентам.
Мерсер поднял руки, сдаваясь.
— У нас ничего не осталось, — пробормотал он. — Только дом Луваен и тягловая лошадь.
— Мы продадим дом, папа, — она сердито посмотрела на Джименина. Он пришёл сюда не за деньгами, но воспользуется их долгом, чтобы заставить Мерсера отдать ему Циннию. Луваен поклялась, что они лучше будут жить дикарями в лесу, чем она позволит этому случиться.
Злорадный смех Джименина зазвенел у неё в ушах.
— Вы можете продать шесть таких домов, и они покроют только часть долга.
Она уперла руки в бока.
— Лжец, — выплюнула она. — Я проверяю счета. Я знаю цифры. Мы никак не можем быть должны вам такую сумму.
Он приподнял одну бровь.
— О? Разве ваш отец не рассказывал вам о своей авантюре со мной в караване с шафраном? Все документы подписаны, засвидетельствованы и хранятся в Купеческом доме, — он покачал головой в притворной печали. — Боюсь, для многих из нас этот год был неудачным. Бандиты напали на караван. Наш товар полностью утерян.
От этого откровения у неё перехватило дыхание. Луваен сжала плечо Мерсера, пока тот не повернулся к ней.
— Папа?
Его пристыженное выражение лица подтвердило рассказ Джименина.
— Мне очень жаль, Лу. В то время это казалось беспроигрышным вариантом.
Нет, нет, нет! Ей хотелось кричать. Она хотела встряхнуть отца за его доверчивость, пока у него не застучат зубы, а потом всадить свинцовую пулю в Джименина за его хитрость.
Улыбка Джименина стала шире, взгляд — диким.
— Я человек с глубокими карманами и сострадательной натурой, — он проигнорировал фырканье Луваен. — Отдайте мне Циннию в жены, и все долги будут прощены.
Она предвидела это несколько месяцев назад, предупреждала Мерсера, чтобы он не имел ничего общего с Джименином, но его вымогательство всё равно заставило её задыхаться. Мерсер возмущённо сказал:
— Не бывать этому. Я не продам свою дочь ни при каких обстоятельствах, — звенело у неё в ушах.
В голове у неё крутилась сотня способов перехитрить Джименина, и она перебила:
— Может, вы предпочтёте вместо этого вдову?
— Луваен! — отец изумлённо уставился на неё.
Она не сводила глаз со своего противника.
— Дон Джименин?
Он поднялся со стула, но не решился подойти ближе. Обычно он лишь коротко и безразлично кивал Луваен, сосредоточившись исключительно на Циннии. Теперь его взгляд скользнул по ней: от поношенных туфель по платью, прикрытому фартуком, к взъерошенным волосам. Луваен подавила желание почесать зудящую кожу. Его глаза на мгновение заблестели, когда он обдумал её предложение. Но он сухо усмехнулся.
— Вы красивая женщина, госпожа Дуенда, и ещё достаточно молоды, чтобы рожать детей, но когда-нибудь мне придётся лечь спать. Мне не нравится мысль, что я могу проснуться пронзенным одним из моих мечей.
Луваен даже не заметила, что затаила дыхание. Облегчение боролось с разочарованием. Она бы никогда не вышла замуж за этого мерзкого козла, однако его согласие и ожидаемое ухаживание дали бы им немного больше времени для планирования. Она потеряла преимущество с его отказом, но большая часть её благодарила милосердных богов, что он не был заинтересован.
Мерсер встал, и на этот раз его возмущение пересилило самодовольное превосходство Джименина.
— Ни одна из моих дочерей не продается и не обменивается, Джименин.
— Значит, вы даете мне нечто равное стоимости или удовольствию, — Джименин ткнул его в грудь, и Мерсер пошатнулся. — У вас есть две недели, чтобы принять решение. После этого я вызову своих агентов и лишу вас всего, что у вас есть. Вы можете размышлять о невинности вашей драгоценной дочери в тюремной камере.
Луваен подошла к маленькому шкафу за креслом отца и достала резную шкатулку. Она вынула из отделанного шёлком отделения один из пистолетов мужа, повернулась и прицелилась. Глаза Джименина округлились.
— Убирайтесь, — тихо сказала она. — И не вздумайте снова появляться на пороге нашего дома.
