всех: и у дворовых людей, и у хозяев дома, а захотелось её так осадить, чтобы уж забыла раз и навсегда, как чушь молоть. Но на ум ничего путного не приходило, да и язык не слушался.
Подойдёт и «дура» в таком случае. Коротко и ясно.
— Ура! — Княжна и сама не поняла, что она с первой буквой сотворила: то ли проглотила, то ли прожевала. Да что это с ней?
— Ещё и бахвалитесь! Нашли, чем кичиться. Совсем деточка от рук отбилась. Завтра-то, с утра, головушка пожалеет о браваде вечерней.
Варя решила хоть взглядом поставить на место Агриппину Ивановну. Вот уж кто отбился от рук в этом доме. Княжна с такой свирепостью и раздражением посмотрела на мамку, что сама восхитилась, как это у неё хорошо вышло.
— А глазки-то соловелые-е. Ой, узкие какие. Сейчас, сейчас переодену и спать-почивать. А утром настойку от похмелья сообразим для Вас.
Махнула ли хотя бы рукой или нет, Варя не помнила. Как её мамка переодевала и укладывала, тоже не поняла, потому что провалилась в такой глубокий чёрный сон, каким в жизни никогда не спала.
А утром она проснулась легко. Кто-то принёс воды и журчал ей подле умывального столика. Наверно, Нюра. Варя потянулась. Как в тумане, всплыл в памяти вчерашний вечер, и она дотронулась до лба рукой. Лоб был тёплый, но без жара. Да и вообще чувствовала она себя бодро и даже весело. Варя спустила ноги с мягкой постели на пол и, почувствовав его приятную прохладу, улыбнулась. Но, взглянув в сторону туалетной, дверь в которую была открыта нараспашку, тут же насупилась. Настроение испортилось, не успела и шагу ступить в новый день. Разглядела Варя, кто суету наводил.
Опять Агриппина Ивановна! Да что же это она зачастила?
— Проснулись, голубка. Как головушка? Водичкой ключевой умоетесь, и легче станет. Или настойку мою сперва испить изволите? Я принесла.
— Доброе утро, Агриппина Ивановна. А вы всё не угомонитесь никак? Записали меня в пьянчуги сослепу и второй день изводите. Голова у меня вчера разболелась из-за мигрени. Слово такое слыхали?
— А как же? Только не мигрень это была. Сама страдаю этим недугом. Уж отличить бы смогла!
Агриппина Ивановна подошла ближе к княжне, неся перед собой, как сокровище какое, старую, видавшую виды бутылку, настойку от похмелья. Но, взглянув на княжну в упор, чуть не выронила свою драгоценность из рук. Мамка вдруг схватилась за сердце да как вскрикнет. Варя даже подпрыгнула.
— Боже мой, испугали. Что это вы?
— Барышня, зачем ночью рисовать удумали?
— Чего?
— Зачем краски брали, спрашиваю? Я же вас уложила, окаянную, без чувств почти. Когда успели только?
Варя поглядела на мольберт с пустым белым листом, потом перевела взгляд на Агриппину Ивановну и вздохнула. Старость — не радость. Совсем мамка из ума выжила.
— Вы, конечно, не знаете, что такое «логика». Это слово греческое, где уж вам. Но я объясню сейчас. Вот, пожалуйста, посмотрите на белый лист — на нём ни капли краски. На меня сонную взгляните — только глаза разлепила. Вы вчера меня ко сну проводили, сегодня утром встретили в постели. Спрашивается, с чего вы придумали, что я рисовала? В таких случаях вопрошают: где логика? Есть она у вас?
— Вы умничать хорошо умеете, уж мне-то не знать. Огика не огика, а только и дурак догадается, что с красками ночью в обнимку спали.
— Ах вы! Издеваться вздумали?
— Да в зеркало уж поглядите. Раз память вас подводит после вчерашнего-то.
И тут Варю как кипятком ошпарили. Вспомнила она про мазь чудодейственную. Ни слова больше не говоря, подлетела к зеркалу и обмерла: всё лицо в пятнах цветастых! Кровь ударила в голову. Княжна начала тереть щеки, нос — толку нет. Кинулась, как зверь затравленный, к умывальному столику. Прохладной водой, которой Варя обычно пользовалась осторожно, обдала лицо со всего размаху, расплескав половину из кувшина на пол.
— Ой, вино, я погляжу, ещё из головы не вышло. Оно как, барышня, ваза гордилась, пока не разбилась. А я говорила, что с утра жалеть будете.
— Отстань!
Варя уже с остервенением тëрла лицо полотенцем.
— Хватит, хватит. Дырки протрёте!
Княжна бросила полотенце на пол и вновь подлетела к зеркалу, чуть не сбив с ног ошарашенную Агриппину Ивановну, которая так и застыла, с прижатой к груди настойкой, посреди комнаты. Варя обернулась к мамке:
— Как же это? Почему не отмылось ничего? Как такое возможно?
— Почём мне знать, Варвара Фёдоровна. Видно, краска у Вас хорошая. Не дешёвая уж, небось?
Варя, не слушая боле Агриппину Ивановну, выскочила из своих покоев растрёпанная, в ночной сорочке, с глазами, полными слёз. Дубовый паркет скрипел под её босыми ногами, но Варя даже не заметила, что забыла про обувь. Греческое понятие «логика» также подвело и её, потому что побежала она в гостиную, где висело самое дорогое зеркало во всём доме. Нестерпимо захотелось в него посмотреться, будто в нём ещё можно было увидеть прежнюю обычную Варю.
Несколько секунд княжна стояла перед зеркалом молча. Слуги собрались вокруг и, затаив дыхание, глядели с любопытством на хозяйку, не понимая, что происходит. За круглым столом сидел Федор Алексеевич Степанов с утренней газетой и чаем. Он так и замер с чашкой около раскрытого рта и тоже уставился на дочь большими глазами.
— Воды и мыла! — закричала Варя.
Кто-то из девок даже ахнул, а Фёдор Алексеевич расплескал чай.
— И розги! — громко скомандовал князь.
Варя оглянулась на отца. Зрение его уже давно подводило. Никаких пятен на лице дочери он наверняка не приметил, но вот непристойный вид, должно быть, хорошо рассмотрел.
— Будем вспоминать правила этикета с Варварой Федоровной.
— Папенька, не до шуток мне сейчас, понятно?
— Мне тем паче!
Закончилось всё тем, что так и не отмыв лицо и устроив безобразную истерику на глазах у всех, Варя разбила тяжёлым серебряным канделябром фамильное зеркало и грохнулась в обморок.
После того, как привели её в чувства, была Варя ещё раз десять умыта самым лучшим душистым мылом. Потом была Варя, молящаяся на коленях у иконы Николая Чудотворца и целующая перстень у местного диакона. И Варя, рвущая на себе волосы, и плачущая на груди у семейного доктора Ибрагима Альбертовича. И Варя в грозной позе с кочергой в руках подле зеркала над камином в гостиной. И Варя, воюющая за кочергу с дворецким, стареньким Павлом Петровичем.
В конце концов сталась Варя, посаженная под домашний арест, должная молиться без устали, соблюдать пост (предписание от диакона), компрессы на лицо с ромашкой
