Ну, вот и опять голова болит? Да?
Широков. Нет, сейчас поспал — не болит. Ничего, к утру напишу. Ну, как — кончилась проработка?
Крылова. Когда хорошо относишься к человеку… (Взглянув прямо в глаза Широкову.) Ведь вам очень просто меня обидеть. Вы это хоть понимаете?
Широков. Понимать-то понимаю, но только умней от этого, кажется, не становлюсь.
Крылова. Это верно.
Широков. Что?
Крылова. Умней не становитесь. Как только вы комнату получили, Таня Брыкина вам одеяло дала. Так вы уже сколько и на рыбалки ездили и без рыбалок… а одеяло себе купить так все и не можете.
Широков. Ну, свинья, забыл. Завтра под очерк аванс попрошу, сразу же куплю и отдам. Честное слово!
Крылова. Да разве я о том, чтобы вы отдали? Вы ведь даже новоселье справить не можете, у вас сесть не на что.
Широков. А что мне новоселье, староселье? Я из редакции домой спать хожу, вот и все. А в командировках вообще забываю, что у меня теперь комната есть. Мне даже, если хотите знать, совестно, что Брыкин мне из трех своих комнат одну уступил. Я ему ее верну!
Крылова. А он не возьмет.
Широков. Почему?
Крылова. А потому, что тоже хочет, чтобы вы по-человечески жили.
Широков. Ну, ладно, куплю стулья. Даю слово. Сколько надо стульев покупать?
Крылова. А на что мне ваши стулья в конце концов? Сколько хотите, столько и покупайте.
Широков. Вера Ивановна, не сердитесь!
Крылова. Нет, сержусь. Почему вы, как только выходите из редакции, окончательно на себя рукой машете, как будто все остальное в жизни вообще не важно, — какой вы, с кем бываете, с кем пьете, как живете? По углам паутина, на полу корки и окурки, на подоконнике — ржавый нож и вилка. Соседи заходили к вам, рассказывали. А я и заходить не хочу, пока так.
Широков. А вы зайдите — и все переменится.
Крылова. Не хочу. Эх, вы, — душа нараспашку и рубашка без пуговиц!
Широков невольно пытается застегнуть ворот рубашки.
Не застегивайтесь. Вы не только в этом, вы во всем такой. Говорят, что вы талантливый…
Широков (прервав Крылову). Врут, Вера Ивановна, не верьте! Ей-богу врут!
Крылова (задумчиво). Не знаю. Мне нравится, как вы пишете. Может быть, я не понимаю… Но неужели же так и должен делать тот, у кого талант, — писать, вечно не выспавшись, вечно с больной головой, а потом, даже не перечитав, — сразу в редакцию и — с плеч долой, пусть там Черданский все хоть вверх дном перевернет! Что хочет — сократит, что хочет — допишет! Вот и последний ваш фельетон… К нам в отдел уже пришло письмо с протестом, а вам даже не интересно!
Широков. Почему не интересно? Но Черданский говорил мне, что это какая-то чепуха. Вы бы сказали мне раньше, если это серьезно.
Крылова. А я еще сама не знаю — серьезно это или не серьезно. Я только знаю, что вам-то это безразлично.
Широков (умоляюще сложив руки). Вера Ивановна!
Крылова. Что? (Улыбнувшись.) Сегодня выходной? Да?
Широков. Я так люблю критику шесть раз в неделю, и так не люблю ее по выходным.
Крылова (вздохнув, прислушивается к долетающим из дома звукам гитары). Хорошо, пойдемте в дом. (Встает.) Только принесите мне мой пиджачок. Он, кажется, остался на волейбольной площадке. Что-то холодно.
Широков уходит. Крылова снова садится и, зябко поеживаясь, устало проводит по лицу ладонью. Черданский, выйдя из дома с чемоданчиком в руках, хочет сделать вид, что не заметил Крылову, и пройти мимо.
Николай Борисович!
Черданский. Да, Вера Ивановна!
Крылова. Извините, что я вас допекала своими разговорами сегодня, в воскресенье…
Черданский (небрежно). Пожалуйста!
Крылова…но я хочу вас честно предупредить, что если вы и завтра не ответите на это письмо, я пожалуюсь на вас прямо редактору.
Черданский. И на том спасибо. (Иронически кланяется.)
Входит Широков с жакетом.
Крылова. Пойдемте.
Широков (полуоборачиваясь к Черданскому). А ты что, уже уезжаешь?
Черданский. Да, я уже отдохнул сверх головы.
Широков и Крылова уходят в дом. По аллее идет Тамара Филипповна с книгой, подходит сзади к задумавшемуся Черданскому.
Тамара Филипповна. Николай Борисович, вы не собираетесь идти пить чай?
Черданский (вздрогнув от неожиданности). Нет, не собираюсь.
Тамара Филипповна. Что с вами, Николай Борисович? Раньше вы бывали любезнее.
Черданский. Раньше со мной бывали любезнее.
Тамара Филипповна. Пойдемте в парк, посидим, я вам почитаю вслух Метерлинка. Это так успокаивает. Особенно в подлиннике…
Черданекий (яростно). Сделайте одолжение, успокойте меня, идите, читайте Метерлинка, не Метерлинка, кого хотите, в подлиннике, в переводе, как хотите, только одна, без меня. Понимаете? Извините. Хорошо? А?
Тамара Филипповна уходит, растерянно оглядываясь на Черданского. Из дома выходит Дорохов, присаживается на скамейку, обтирает мел с рукава.
Дорохов. И у повара тоже выиграл, даром, что он тут каждый день тренируется! А кии плохие — надо наклейки менять. Ну что, в город, что ли? Захватить?
Черданский. Если не возражаете.
Дорохов. Что же возражать, заедем ко мне, жена, наверное, чего-нибудь к вечеру сообразила, знает, что я весь день с народом. А при народе у меня закон — не пью. (Взглянув на Черданского.) Почему скучный?
Черданский. Опять Крылова со своими письмами допекала.
Дорохов. А ты, между прочим, к письмам будь повнимательней. Письма — они, знаешь! Вот, ведем с тобой в газете кампанию против склочников — и кое у кого наверху уже неплохое мнение складывается. А одна ошибка — и все можно подмочить, весь авторитет газеты! Ты учти это! (Встает.)
Черданский. Не беспокойтесь! Пока я это дело веду, авторитет газеты подмочить никому не дам! (После паузы.) Антон Андреевич! Хочу спросить тебя откровенно, по-товарищески: когда же наконец меня в обкоме утвердят?
Дорохов. Да, похоже, что скоро, — настроение вроде в твою пользу. (Направляется вместе с Черданским к калитке.)
Черданский останавливается, вглядывается вдаль.
Черданский. Санников!
Входит Санников.
Сергей Сергеевич, чтобы не забыть, — завтра прямо с утра вызовите телеграммой этого преподавателя, который дал нам материал к фельетону о Твердохлебове. Пусть приедет, и чем скорее, тем лучше.
Санников. А как его найти? Он говорил, что уезжает куда-то в отпуск.
Черданский. Что вы — дитё школьного возраста или газетчик? Он мне нужен — значит, найдите его.
Санников (неуверенно, но громко). Будет сделано. (Уходит.)
Когда Дорохов и Черданский скрываются за калиткой, в аллее с книгой в руках показывается Тамара Филипповна и долго смотрит им вслед. Из открытого окна доносятся звуки гитары и рояля. Захлопнув книгу и придерживая двумя пальцами
