выхватил из мешка и поднял над головой магическую статуэтку. Волчья Ноздря зашептал заклинательные слова. Все трое начали кружиться вокруг Матери-матерей.
Но ничто не помогало. Хуммы упрямо шли своей дорогой. Ни один из них не послушался приказаний.
Охотники с недоумением смотрели друг на друга и на костяную фигурку. Куда же девалась ее сила?
Вдруг Улла схватил Волчью Ноздрю за плечо:
— Гляди! — зашептал он со страхом и показал на лесные верхушки деревьев.
Осинки и березки гнулись и шумели. Слабый ветерок, который так недавно гнал дым от костра на мамонтов, теперь сменился другим. Вместо него по лесу шумел северяк, от которого шатались древесные стволы.
— Пущено по ветру, — многозначительно шепнул Улла и тревожно огляделся вокруг.
Волчья Ноздря переменился в лице, а молоденький Ао побледнел, руки у него дрожали.
— Пущено по ветру! — повторил он, как эхо.
— По ветру! По ветру! — зашептал и Волчья Ноздря, и было видно, как волосы на его голове стали топорщиться. Так встает шерсть на загривке у волка, когда он чует медведя.
Все трое стали пристально вглядываться в кусты, ветки которых подозрительно качались. Было ясно, что кто-то, более сильный в этих местах, стал у них на дороге. Это он уничтожил силу, которая помогала им до сих пор. Чужая магическая власть вмешалась в их охоту и повернула все по-своему. Хотя бы один из хуммов пошел к поселку Красных Лисиц.
— Это Куолу! — сказал Волчья Ноздря.
— Ну да, это он!
В тревоге охотники спустились к самой реке. Здесь против устья оврага лежала та самая отмель, которая была истоптана мамонтами. Долина реки уходила прямо на север. Там, где-то далеко, далеко, по рассказам стариков, скрывалось озеро. Из него рождалось начало Большой реки. А еще дальше лежал Большой лед. Оттуда вылетали холодные ветры и выползали туманы.
Охотникам было видно, как вереница темно-коричневых мамонтов тянулась гуськом по мягкой осыпи, у самой воды.
Над ними поднимались почти отвесные обрывы высокого правого берега, поросшего хвойным лесом. Люди шагали по свежим следам. Теперь они не старались догонять зверей, но и упускать их из виду им тоже не хотелось.
Однако расстояние между ними увеличивалось, хотя стадо было еще хорошо видно.
Вдруг чей-то сердитый окрик заставил их вздрогнуть. Они оглянулись и увидели высоко над собою, на самом краю обрыва, полуголого человека. Одна только волчья шкура охватывала его стан. Длинные волосы прядями рассыпались по плечам.
Волосатый махал толстой дубиной.
— Наши хуммы! — кричал он, размахивая руками. — Наши хуммы! Чужое мясо! Плохо гоняться за чужой едой!
Волосатый кричал еще громче и грозился дубиной.
— Это Куолу! Это он пустил ветер на хуммов!.. — зашептал испуганно Волчья Ноздря.
Преследователи остановились. Зубы их застучали от страха. В это время Куолу нагнулся, поднял с земли камень и швырнул с высоты в охотников. Волчья Ноздря бросился ничком на песок и обеими ладонями закрыл голову. Ао и Улла сделали то же. Так лежали они неподвижно, откинув в сторону оружие и уткнувшись лицом в землю.
Некоторое время Куолу еще продолжал кричать. Вдруг он замахал рукой в ту сторону, куда уходили хуммы, и громко рассмеялся, показывая рукой на север. Охотники осторожно подняли головы. Теперь им стало ясно, чему смеялся Куолу. Передовые слонихи вошли в воду и начали переходить реку. На той стороне развернулась обширная песчаная мель. Река в этом месте широка, но мелка. Вода и слонятам доходила только до брюха. Они смело шагали за матерями, и все стадо спокойно переходило вброд. По временам хуммы останавливались, чтобы попить в свое удовольствие и побрызгать из хоботов на спины себе или товарищам чистой водицей. Напившись и пополоскавшись всласть, стадо степенно начало выходить на противоположный берег.
Охотники следили за ними через реку. Хуммы ленивой походкой удалялись в глубь заливных лугов. Они осторожно пробирались между озерками и топкими болотцами, покрытыми зеленой осокой.
За широким простором лугов, далеко на севере, виднелась узкая полоска синего леса. Хуммы тянулись туда.
С каждым шагом их темные тела становились все меньше и меньше, пока они из огромных животных не превратились в вереницу медленно ползущих букашек.
Куолу
Куолу надоело смотреть на удаляющееся стадо. Он перестал смеяться, зевнул и полез в свою землянку. Заметив это, наши охотники также успокоились. Они остановились и стали совещаться: итти ли дальше, или возвращаться домой.
— Сердитый! — сказал Улла и робко поглядел на черную нору, в которой только что скрылся Куолу.
— Лучше домой!
— Плохо домой! — сказал Ао. — Ничего нету!
Он вывернул вверх обе ладони, чтобы показать, как плохо возвращаться с пустыми руками.
— Матерям есть надо! Старикам и детям тоже нужна еда.
— Матери-матерей надо еды! — прибавил Волчья Ноздря.
Надо было возвратиться, чтобы еще больше не рассердить Куолу. Если они пойдут запрещенной дорогой, он может испортить и всякую другую охоту на ближайшие дни. Но нельзя было и думать о доме, пока не будет поймана какая-нибудь крупная добыча. Поэтому они решили итти вперед, по новым местам и притом против ветра: звери чутки, и если до них доносится запах человека, они прячутся и убегают.
Чтобы задобрить страшного Куолу, Улла приложил к губам рупором руки и закричал: Куолу! Куолу! Хуммы ушли! Не надо хуммов! Мы пойдем. Будет добыча, принесем кусок Куолу!..
Из землянки высунулась лохматая голова. Куолу мрачно-махнул рукой, и охотники с облегченным вздохом двинулись дальше.
Почему же так страшен был Куолу? Откуда этот страх перед ним, это трусливое желание задобрить отшельника?
Куолу стали бояться с тех пор, как он здесь поселился. Он был из рода Вурров, т. е. Медведей, поселок которых находился на расстоянии нескольких дней пути, на берегу притока Большой реки. В поселке этом, как и у всех племен, расселившихся по берегам этой реки, строго соблюдались брачные обычаи. Племена жили становищами в курных землянках, крытых коническими или двускатными крышами. В каждом становище ютился отдельный род. Основой рода были женщины-матери. Они были хозяйки землянок. Вместе со своими детьми, подростками и девушками женщины составляли оседлое население поселка. Мужчины-охотники вели полубродячую жизнь. Они то появлялись, то вновь исчезали. По целым дням, иногда по неделям бродили они за добычей и при удаче приносили ее на общее пользование. Все матери считались сестрами. Их дети, т. е. все девушки и юноши, также считались братьями и сестрами. Когда они вырастали, они не могли вступать
