или от дочери?
— И от сына есть.
— Успел, значит. Оставил свое семя.
Над их головами отворилось окно, выглянула Клавдия Захаровна:
— Ты скоро, отец?
— Скоро.
— Ужинать пора.
— Успеется, корми ребят.
Прохор, должно быть, почувствовал, что пора заканчивать разговоры и что не будет ему здесь прощения, но все еще надеялся, ловил взгляд старого Антипова.
— Иди, — сказал Захар Михалыч, отворачиваясь. — Иди своей дорогой. Разные у нас дороги, и я не хочу тебя знать.
— Отказываешь?.. — Прохор поднялся с лавочки, тяжело опираясь на стену.
— Нет у меня власти миловать тебя. А если бы и была, все равно отказал бы.
— Мстишь, стало быть... Так я и думал. На всякий случай в путь отправился, чтобы последний разок взглянуть на родные места. Не хотел к тебе приходить, да вот не выдержал, заныло здесь... — Он приложил руку к сердцу.
— Ты сам себе отомстил, — сказал Захар Михалыч. — А я простить не могу. Не за себя, это дело прошлое. Вообще не могу. За людей, которые погибли на фронте. А ты где был?..
Прохор опустил голову.
— Если деньги нужны, дам.
— И на том спасибо. Утешил старого обездоленного человека. — Он нагнулся, поднял с земли мешок и вскинул на плечо. — Давай, Захар, денег, они не пахнут, а у меня ничего нет. Смешно, верно?..
— Что смешно?
— Любая бумажка, если ее запачкать, пахнет. А деньги — нет, хоть в самых грязных руках побывают.
— Плакать нужно, а ты потеху устраиваешь.
— Наплакался, будя, — сказал Прохор, усмехаясь.
— Клавдия! — позвал Захар Михалыч в окно.
Она тотчас выглянула, словно ждала, когда ее позовут.
— Что тебе, отец?
— Принеси пятьсот рублей. — И спросил Прохора: — Хватит?
— С избытком!
— Но у нас осталось только до получки дожить, — возразила Клавдия Захаровна.
— Семьсот! — повысил голос Захар Михалыч.
Она убралась, но скоро опять появилась в окне и положила на подоконник деньги.
Старый Антипов протянул их Прохору:
— Бери и уходи.
Прохор пересчитал деньги, тщательно разглядывая каждую ассигнацию, хотел было сунуть в карман, но, опять усмехнувшись, разжал пальцы, и разноцветные бумажки медленно начали опускаться на землю...
— Не похоже, что последние, — сказал он. — Новенькие, как из банка. Прощай, Захар! И ты, племянница. Не поминай лихом, а я как-нибудь доеду. Милиция довезет на казенный счет, по этапу вернут к месту жительства. Зачем тебе тратиться! — И пошел быстро по берегу, перебрасывая тощий мешок с плеча на плечо, и не обернулся ни разу — так и свернул в проулок как раз у того места, где тридцать с лишним лет назад пытался убить Захара Антипова...
* * *
Ужинал Захар Михалыч молча. Клавдия Захаровна не решалась ни о чем спрашивать его. А он, похоже, не собирался рассказывать о странном госте. Сопел, хмурился, наблюдая исподлобья за дочерью и внуками, придумывая, что бы такое сказать насчет Прохора. Племянницей назвал Клавдию!.. А никакая она ему не племянница, хотя бы и по родству смотреть. Седьмая вода на киселе.
Он отодвинул резко тарелку и встал.
— Ты же почти ничего не поел, отец! — сказала Клавдия Захаровна с беспокойством.
— Спасибо, я сыт. Пойду покурю перед сном, а ты давай-ка укладывай детей.
Он вышел на крыльцо, постоял недолго, покуда достал папиросы и прикурил, потом направился в палисадник — крохотный участок во дворе, огороженный штакетником. Здесь всегда росли цветы, и только георгины. Какую-то непонятную, странную любовь питал Захар Михалыч к георгинам. Нравилось, когда расцветали они сочно и ярко, словно зачинался пожар, а люди вообще неравнодушны к огню. Может, потому, что огонь дает тепло, а может, с тех давних, незапамятных времен, когда ему поклонялись.
Срезать георгины старый Антипов не позволял, они отцветали сами собой, прожив короткий век цветения.
Он сел, и тотчас появился Жулик, приблудный щенок, невесть когда и каким образом оказавшийся в доме. Был он ласков, отзывчив, не требователен, не избалован излишним вниманием, как чистопородные домашние собаки, и его быстро полюбили все, он стал равноправным членом антиповской семьи. Спал вместе с Захаром Михалычем, возле кровати, а случалось, забирался и под одеяло.
— Не любишь чужих? — спросил старый Антипов и, нагнувшись, погладил Жулика. Тот заскулил, потерся об ноги. — Не любишь. А чужие разные бывают... Сейчас пойдем спать. Ты прав, прав: нехороший сегодня приходил человек, и лучше бы нам с тобой не знать, что он есть, что живет на свете. У него своя какая-никакая жизнь, у нас — своя... А скрестились, видишь ты, дорожки... — Он вздохнул глубоко. — И вот я думаю теперь: зачем они скрестились? Ничего не бывает в жизни зря, просто так. Такое дело, Жулик...
Скрипнула, помешав ровному течению мыслей, сенная дверь. Из дому вышла Клавдия Захаровна. Она стояла на крыльце, кутаясь в платок, как будто не обращая внимания на отца, но он-то знал, что дочь хочет поговорить.
— Иди к нам, — позвал старый Антипов.
Она подошла и села рядом. Жулик, совсем довольный, улегся возле ее ног.
— Детей уложила?
— Спят уже.
— Ну и хорошо, и мы пойдем. Вот докурю и пойдем.
— Кто это был, отец?
— Не надо, не бери в голову, — ответил Захар Михалыч. — Анатолий в институте сегодня?
— Скоро должен приехать, — сказала Клавдия Захаровна. — Это ведь был мамин брат?
— Двоюродный. — Он насупился. — Тебе он почти никто, а ребятам и вовсе.
— Который чуть не убил тебя, да?..
Старый Антипов вздрогнул даже. Он никогда не рассказывал дочери об этом.
— Я давно знала. Мама рассказывала. А зачем он приходил?
— Не важно. Пришел и ушел. Скатертью дорога!.. — Захар Михалыч говорил резко и громко, точно заглушая в себе подспудно рождающуюся жалость. — У него свои кривые тропки, у нас свои пути. Мы его не знаем и в гости не приглашали. Своих хлопот хватает, чтобы еще о нем
