насупленными, строгими даже в погожий день, соснами?
И тут Миша, не помня себя, бросился в воду. Первая же шипучая волна накрыла его с головой. Отфыркиваясь, он замолотил отчаянно по воде руками.
«Мне бы только до лодки дотянуть, — думал Миша, стараясь преодолеть страх. — И надо… реже руками махать».
А когда лодка была рядом, совсем рядом, Миша, выбившись из последних сил, никак не мог ухватиться за её скользкий, просмолённый борт. Обрывались руки, и он с головой уходил в воду. Помог случай: накатила волна, подбросила Мишу вверх. Тут-то он и схватился за борт. Вскарабкавшись в лодку, сразу же бросился к вёслам.
Но уже бежал от сосняка к берегу Пеша, крича в сложенные рупором ладони:
— Нажи-има-ай, Микко! Нажи-има-ай!
Миша даже не обернулся. Немного погодя лодка с разлёта наехала на пологий берег.
Выпрыгнув на холодный песок, лишь только тут спросил он друга, глядя ему в глаза:
— Где пропадал?
— А я в лесок подался. Разведаю, думаю, пока ты спишь, не поспела ли черника? — оправдывался Пеша. — И не думал, что такая волна поднимется. Утро-то было тишайшее!
Миша смотрел на озеро, прочерневшее до самого дальнего берега с еле приметными крышами изб. Он никогда ещё не видел Ведлозеро таким пугающе неприветливым. Но сейчас, когда рядом стоял друг, Мише не было страшно.
ПОИСКИ ЗОРЬКИ
Пили чай, закусывая шаньгами — карельскими пирогами с картошкой, испечёнными бабушкой Марьей. Прибежала Нинчу, вся в слезах.
— Зорька наша не вернулась со стадом. — Нинчу вытирала кулачком слёзы, но они катились и катились по щекам крупными горошинами. — Мне теперь… отец всыплет по первое число!
Посмотрев друг другу в глаза, Пеша и Миша дружно встали из-за стола.
— Пошли, Нинчу. Да не реви ты так!
— Беда-то какая, — причитала бабушка. — И деда нашего унесла нелёгкая в гости.
— Не тужи, баба Марья, мы и сами безусловно отыщем Зорьку, — заверил бабушку Пеша. — И вы, тётя Оля, не беспокойтесь. Только пусть Васлей у вас побудет. До мамы. Она вот-вот придёт с фермы.
Сборы были недолги. По дороге к лесу Пеша говорил, косясь на хныкающую Нинчу:
— Я вправо подамся — к Юргильским болотам, а вы с Микко бегите левее, на Рожьнаволок. Ты эти места знаешь.
На опушке они расстались. Не оглядываясь, Пеша зашагал споро, молодцевато перепрыгивая через камни в сторону высоченных сосен, дыбившихся к самому небу — глухому, беззвёздному. А Миша и Нинчу свернули на вилявшую туда-сюда капризную тропу, убегающую к смутно белевшим берёзкам.
Какое-то время шли молча — Нинчу впереди, а Миша, чуть отступя, размахивая поднятым из-под ног прутом. И чем дальше они углублялись в лес, тем сумрачнее становилось вокруг. От земли дурманяще пахло прелыми прошлогодними листьями, мхом и ночными цветами.
— Зо-оренька! — пела голосисто Нинчу. — Зо-оренька!
Но Зорька не откликалась. Не заметили, как дошли до Рожьнаволока — мыса.
— Лютые волки задрали Зорьку, — захныкала снова Нинчу.
— Выдумала! — попытался утешить девчонку Миша, на всякий случай опасливо озираясь по сторонам. — А на бугре… что там?
— Часовенка, — протянула пискляво Нинчу. — Пойдём на крылечко, отдохнём. У меня ноги гудят.
Пошли по сизой от росы траве, сразу вымокнув по пояс, в сторону песчаного бугра с покосившейся часовней — ну как есть избушкой на курьих лапах. На миг-другой над её крышей показалась сияющая луна, но, запутавшись в сосновых верхушках, пропала.
«Ну и тишина!.. В ушах даже звенит. И всё-то здесь, как в мёртвом царстве», — сказал себе Миша, глядя на смутно темнеющие шепотливые сосны, на хмурые молчаливые валуны, на озеро — в холодных космах тумана.
Миша только поставил на шаткую ступеньку крыльца ногу, как вдруг из-за часовенки раздалось утробное мычанье.
— Ой, это Зорька! — вскричала Нинчу, хватая Мишу за руку.
Корову ребята нашли в сосняке за часовней. Она забрела в неглубокий, с обрывистыми краями ров и никак не могла из него выбраться.
— Зоренька, ненаглядная! — запричитала Нинчу, приседая у края рва. — Ну, как ты сюда попала?
Нинчу не знала, что ей теперь делать: смеяться или плакать от радости. Спросила озадаченно Мишу:
— Как же мы спасать Зорьку будем?
— Подожди тут, я сейчас, — пробормотал Миша и скрылся в темноте. Вскоре, тяжело отдуваясь, он приволок доску.
— Это ступенька от крыльца. — Отдышавшись, Миша спустил конец тяжёлой доски в канаву. — Зови Зорьку. Пусть карабкается.
Из его затеи ничего путного не вышло. Глупая корова надоедливо ревела, не желая почему-то вылезать из канавы даже по мосткам. И, наверное, всю ночь промаялись бы ребята на Рожьнаволоке, не приди им на выручку дед Егор с Пешей. Нинчу даже испуганно ахнула, когда к Мише подлетел, звонко повизгивая, Туули.
— Сюда, дедушка! — закричал Миша. — Нашли мы Зорьку, да она в ров угодила.
— Но-но, — хмыкнул ободряюще дед Егор.
Вслед за дедом вынырнул из-под еловой лапы и Пеша. Сказал солидно:
— А мы, Микко, верёвку прихватили. Зацепим верёвкой за рога и мигом… мигом из ямы вытащим!
НАДЁЖНЫЙ ДРУГ
Миша и Пеша сидели на просторных мостках, сделанных когда-то дедом Егором для бабушки. С этих мостков бабушка полоскала бельё.
Выскочишь из воды — всё тело в мурашках, зуб на зуб не попадёт… Ну, как тут не обрадоваться горячим мосткам, нагретым жарким солнцем?
Всю вторую половину дня ребята провели на озере. Плавали, ныряли, собирали в заливчике у каменной гряды для Мишиной мамы кувшинки — белые зубчатые чаши с янтарными свечами-пестиками.
«Когда мне ещё посчастливится приехать сюда? — думал с грустью Миша. — Будто лишь вчера появились мы с мамой в Ведлозере. А пролетело почти два месяца! Сколько раз ездил с дедушкой ставить и выбирать сети? И не припомнишь сколько! А в лес по ягоды? И землянику до отвалу ел, и морошку, и чернику. А раньше про чернику или там морошку и слыхом не слыхивал».
И как теперь Мише жить без лучшего своего друга? Незаметно для себя он вздохнул. Пеша положил руку на посмуглевшее до черноты плечо Миши. Сказал утешительно:
— Не вешай носа, Микко. На будущий год снова безусловно придёт лето. И ты… правда, почему бы тебе опять не заявиться на все каникулы в Ведлозеро? — Помолчав, сощурился весело: — А стоило ли нам вчера расставаться с тем лукошком?
— Ну ещё! — мотнул головой Миша. — Помнишь, какие у Нинчу были глаза, когда она влетела
