изображение передачи памяти, и сбор ее в пхарш. Этот процесс очень много значит для праксосинян в их культуре, да и в религии, судя по всему. Теперь мне стало более отчетливо понятно отчаянье того старика, у которого похитили его реликвию.
Чем ниже мы спускались, тем отчетливее был слышен гул множества голосов, раздающихся снизу. Пашка оборачивался на меня периодически, и на его лице был написан такой восторг, как у пса, который ждет одобрения от хозяина за принесенную палку. Я улыбнулся ему в ответ.
Нравятся мне вот такие места, где чувствуется отзвук чужой культуры. Экзотичный, непонятный, и от этого еще более захватывающий. Особенно люблю, когда в таком месте чувствуется течение времени — кое-где облупившаяся краска на фресках. Мох, который уже подбирается к ногам нарисованных праксосинянцев. Паутина, которую шевелит легкий порыв взявшегося ниоткуда ветерка. Все вместе создает ощущение загадки, тайны или таинства, и я понимал, что Пашка чувствует то же самое, только на какой-то свой мальчишеский лад.
Мы достигли конца ступенек и вышли в большой круглый зал с высоким потолком. Контраст узкого тоннеля с простором этого помещения вызвал у меня временное замешательство, но я быстро пришел в себя, стараясь все рассмотреть. Фрески продолжались и на куполе потолка. Я так увлекся разглядыванием росписи, что сразу не заметил происходящее в центре зала действо. Паштет толкнул меня в бок и кивнул на собравшихся в центре праксосинян. Они все смотрели на нас. Я догадался, что нужно что-то сказать.
— Простите, если помешали. Мы туристы с Млечного Пути. На Праксосе второй день. Зашли посмотреть, но если мы не вовремя, то можем уйти.
От толпы отделился один из аборигенов и произнес:
— Мы рады любому существу, которое хочет проникнуться таинством Перемещения Разума. Проходите, будьте нашими дополнительными глазами.
Вот последнее я не очень понял, но по быстрому перевел Пашке, о чем говорил праксосинянин. У моего друга загорелись глаза:
— Ты серьезно? Я никогда не присутствовал при этой процедуре! Да это же просто чертово везение! Ты везунчик, Ген!
Он разве что не подпрыгивал на месте, так что и я проникся особенностью момента.
Мы подошли ближе. На круглом вогнутом ложе посреди зала лежал старый праксосинянин. Он был какой-то весь высохший и маленький, и я понял, что он мертв. Вокруг стояли другие жители Праксоса, молодые и уже в возрасте, но ни у одного из них на лице не было скорби, только легкая печаль. Одна молодая праксосинянка, стоявшая у изголовья, поднесла к голове лежащего некий предмет, похожий на сплющенную с боков темную сферу. Я попытался разглядеть, но подойти ближе посчитал невежливым. Из пхарша, а это наверняка был именно он, девушка достала гибкую трубку, которая тянулась от сферы и оканчивалась тонкой иглой. Дальше я просто догадался, что произойдет — она чуть повернула голову мертвого праксосинянина и быстрым и четким движением воткнула иглу в основание его черепа. Пхарш слегка завибрировал, и звук от вибрации сливался с негромким пением праксосинянцев.
Мне случалось ранее присутствовать на разного рода обрядах, как земных, так и чужеродных. Всегда смотрел на все со стороны наблюдателя, исследователя, даже простого любопытства. Но здесь и сейчас я почувствовал какое-то умиротворение, даже уют, наверное.
После церемонии один из присутствующих подошел к нам. Он был не слишком стар, но по его одеянию и гордой осанке я понял, что он тут главный. Он тут же подтвердил мою догадку, представившись:
— Орвен Сарт, старший смотритель храма Рушера, — он немного склонил голову вправо, приложив руку к груди. Я повторил его жест, назвав свое имя и род занятий:
— Ген Рарус, путешественник, врач-ксенолог.
— Нечасто нас посещают иноземцы, — произнес смотритель. — Но мы рады любому разумному существу, забредшему в наш храм.
Смотритель бросил взгляд на Пашку. Тот непонимающе таращился на праксосинянина и на меня.
— Твой спутник не говорит на нашем языке? — спросил Орвен.
— К сожалению, имплант-переводчик в моем мире не каждому доступен. Но я переведу ему все, о чем мы говорим. Не беспокойся.
— Что привело вас сюда? — смотритель снова обратился ко мне. Его огромные глаза уставились на меня выжидающе. Этот старый праксосинянин излучал какое-то умиротворение, все его движения были плавными и неспешными, однако очень четкими, как будто он заранее просчитывает каждый жест.
— Чужая культура всегда представляла интерес для любого интеллектуально развитого человека, — я почувствовал себя немного глупо, как будто я сдаю экзамен по философии. Возможно повлияла обстановка храма, но эти дурацкие высокопарные слова сами собой вырвались из моего рта. Я решил исправиться:
— Вообще, мы просто путешественники. Я изучаю природу и физиологию других рас. Это необходимо мне в работе.
— Это интересно, — праксосинянин заложил руки за спину. — И что же ты можешь сказать о Праксосе?
Я замешкался, подобные вопросы всегда ставили меня в тупик, несмотря на то, что обычно язык у меня достаточно хорошо подвешен. Что я мог сказать о народе и культуре, когда мои знания исчерпываются лишь наблюдениями одного дня, большую часть которого я провел в местном аналоге полицейского участка. Я призвал на помощь все свое красноречие, но получилось довольно уныло:
— Это прекрасная планета, я еще немного успел повидать, но подозреваю, что найду много любопытного.
— Конечно, гости к нам за этим и прилетают — за любопытным, — смотритель загадочно улыбнулся.
— Очень много туристов? — сочувствующе спросил я.
— Нет, гостям мы рады, — праксосинянин вдруг помрачнел. — Но не тем, кто хочет заработать, копаясь в недрах нашей планеты.
Я внимательно глядел на смотрителя, ожидая продолжения, но тот видимо решил сменить тему:
— Ну что же, мне уже пора заниматься ежедневными рутинными делами, прошу прощения, — он снова приложил правую руку к груди, прощаясь. Я повторил жест и заметил, что Пашка старательно копирует наши движения, хоть и не понимая о чем шла речь.
— О, боги! Я дождаться не мог, когда же вы наговоритесь уже. Ты бы хоть иногда что-то и на русском вставлял, — затараторил Паштет, когда смотритель удалился на приличное расстояние.
— Познакомились. Он тут за главного в храме. Хотел знать, что нас привело, — кратко пересказал я ему наш разговор.
— Язык и правда интересный у них, как птичка щебечет. Если бы не эти уши и шерсть, то праксосинянки были бы очень даже ничего…
Я слушал Паштета вполуха, пока мы поднимались по ступенькам к выходу из храма. Какая-то мысль вертелась в голове, но мне никак не удавалось поймать упрямицу за хвост.
— Эй, ты меня вообще слушаешь? — раздался возмущенный голос откуда-то сверху. Я вдруг обнаружил, что стою на месте на ступеньках,
