году разрешили писать в гимназиях стальными перьями. В знак протеста Лев Андреевич ушел из гимназии. Но почерк ставить красиво — так, как он, — никто тогда в Вологде не умел. Деловые бумаги и прошения обыкновенно несли переписывать ему — загляденье были его буквы, строчки и страницы. В Столешниках всегда хранил дядя Гиляй в ящике стола пачку гусиных перьев. Случалось, пользовался ими, особенно если хотел написать красиво.
О многом рассказывают вещи, хранящиеся в квартире дяди Гиляя. Собирал он путеводители по Волге. У ее берегов началась его самостоятельная жизнь, не мог пройти мимо путеводителей по реке и городам Волги — обязательно покупал. Были у него все четырнадцать изданий Григория Москвича, А. Безчинского, В. Виноградова и другие. По цвету обложки узнавал путеводители: Григория Москвича — обязательно красные, А. Безчинского — синие. Они и по содержанию отличались, хотя речь шла об одном — о Волге и ее городах. Григорий Москвич обращал больше внимания на фабрики и заводы, больницы и приюты… А в путеводителе Безчинского, изданном товариществом И. Н. Кушнарева и К°, центр интереса переключался на культурных деятелей, жизненно связанных с Волгой, текст занимательнее, приятнее в чтении, насыщен любопытными фактами. Но каждый путеводитель, по мнению дяди Гиляя, имел одинаковый изъян: не давалось указания на «перемены» — остановки бурлаков.
В 1871 году, не окончив гимназии, Володя Гиляровский четким красивым почерком вывел на бумаге гусиным пером слова, предназначенные отцу: «Ушел работать простым рабочим на Волгу, как устроюсь, напишу». Из Вологды добирался к Волге с попутным обозом, пешком. Удивился, впервые увидев Волгу: никогда не встречал такой большой реки. Легко несла она свои воды, не замечая бегущих по ним пароходов, караваны баржей. Паром от Тверец, куда пришел Гиляровский из Вологды, двигался к противоположному ярославскому берегу медленно. Глаза разбегались, не зная, на чем остановиться: на волжском просторе или на окутанном легкой утренней дымкой Ярославле. С Волги город был особенно красив. Он стоял на высоком откосе изумрудного цвета. Сквозь яркую зелень деревьев выглядывали белые здания, а на голубом фоне неба золотились церковные купола. Пассажиры парома обнажали головы, крестились. И трудно было решить, чему больше отдавалось чувства в этом привычном движении: набожности или невольному поклонению красоте, созданной руками человека.
Внимательно всматривался Володя Гиляровский в береговую линию Волги, стараясь увидеть ветхое суденышко с бурлаками, но напрасно: вниз и вверх по реке сновали буксирные пароходы, и нигде ничего похожего на бурлацкую ватагу.
На берегу, у пристани общества «Кавказ и Меркурий», разыскал билетную кассу. Пароход «Александр III» шел в Нижний. Купил билет до Костромы. Хотелось прокатиться по Волге, а кроме того, между Ярославлем и Костромой лежало село Грешнево. Там провел детство Некрасов, там Волга, которую видел перед собой любимый поэт, складывая слова:
Выдь на Волгу: чей стон раздается Над великою русской рекой? Этот стон у нас песней зовется, То бурлаки идут бечевой!
Стихи Володя узнал не в гимназии — политические ссыльные читали, и о бурлаках рассказывали, и о народе, о Волге, и книгу Чернышевского «Что делать?» давали, в которой особенно полюбился Никитушка Ломов. Почему-то казалось: бурлаки и есть тот настоящий народ, о котором говорили политические ссыльные братья Васильевы. Дружба с ними привела Володю Гиляровского к волжским берегам, книга Чернышевского помогла созреть решению бросить гимназию, сменить ее науку на ту, что даст жизнь рядом с Волгой, народом. Когда шел в Ярославль, думал: стоит показаться реке, и бурлаков увидит. Но их не было.
У пристани суетились люди. Пестрая, разноликая толпа, несмотря на ранний час, заполняла берег. Сверху, из города, подъезжали телеги, груженные корзинами, сундуками, мешками, легко подкатывали двуколки, живой цепочкой тянулись пешеходы, слышались выкрики:
— Кому горяченьких лепешек!
— Молоко, свежее молоко!
— Творожка, купите творожка!
С набережной Ярославля глядел на полноводную могучую реку и спрашивал себя молодой Гиляровский:
— Почему нет бурлаков?
А у пристани «Александр III» сигналил к отправлению. Сигнал прервал размышления. Еле успел вбежать на пароход, услышал команду:
— Отдать чалку!
Медленно отваливал «Александр III», осторожно выбирался на середину реки и наконец вышел в широкие и открытые воды Волги.
На палубе третьего класса все места вдоль бортов были заполнены людьми: чистили воблу, жевали хлеб, некоторые дремали, приютившись в уголке, иные чуть слышно напевали, мирно беседовали, спорили — словом, коротали путь.
Свежий ветер обдавал прохладой речного воздуха, донося запах сырой рыбы и трав прибрежных заливных лугов.
Двое мужиков толковали о холере.
— Особливо часто мрут от холеры бурлаки, — говорил бородатый мужик в длинном армяке. — Оно, понятно дело, холерных-то по берегам хоронят, в песках, как раз на пути бурлацком. Их брат и так кончается, купец все больше на пароходы зарится, потому выгоднее.
Незаметно подъехали к пристан и Диево-Городище. На берегу высились плетеные корзины — их выделкой, как говорили на пароходе, славилось это село. У пристани стоял народ. Женский голос громко молил:
— Да мне до Грешнева, довези, милый, тутотка совсем недалече, семь верст.
— Ишь ты, грешного захотела, православные опостылели, — острили с парохода.
С бурлаками Гиляровский встретился в Костроме, сразу, как только сошел с «Александра III». Был май 1871 года.
Бурлаков в городе задержал случай: от холеры, безжалостно косившей людей в то лето, умерло двое коренных. Коренными называли тех, кто нанимался на весь предстоящий бурлакам путь, или, как говорили, «на всю путину». Артели пришлось искать «добавочных».
