не мог выговорить ни слова, он только мычал; крупные, как бусинки, слезы падали из глаз на румяные щеки и скатывались. Когда Дурсун с подругами подошла к ним, ребята немного утихли. Кетчал сквозь слезы посмотрел на девочек. Щеки его, казалось, готовы были лопнуть. Ораты, стоявший рядом, только ухмылялся и ничего не делал, чтобы помочь товарищу. Дурсун сказала, обращаясь к Ораты:
— Помоги ему вынуть изо рта то, что там есть.
— Он сам виноват. Пусть не запихивает в рот по целой лепешке! — сказал Ораты.
— Помоги ему! — прикрикнула Дурсун. — Еще товарищем считаешься! Как тебе не стыдно! Так он может челюсть вывихнуть.
После этих слов Кетчал замычал пуще прежнего.
— Говорили: подавишься — не слушал, — с насмешкой сказал Ораты.
Подойдя к другу, Ораты засунул ему в рот два пальца и с большим трудом вытянул оттуда лепешку. Круглая сдобная лепешка была сложена вчетверо и оказалась совсем нетронутой.
Кетчал вытер нос рукавом и улыбнулся, как ни в чем не бывало.
— Обещала дать карандаш и обманула! — неожиданно сказал он Дурсун.
— Нет, — ответила дочь учителя. — Я не обманула тебя. Ты получишь свой карандаш.
— Скажи: «Порази меня соль!»
Дочь учителя засмеялась и ничего не ответила. Она взяла под руки девочек, и все направились в читальню.
4
Каждый день Дурсун узнавала в колхозе что-нибудь новое, знакомилась с новыми людьми. Среди взрослых она с особым любопытством смотрела на председателя колхоза, Чарыяра. Дурсун знала, что председатель зимою сорок первого года защищал Москву и был тяжело ранен. Отец как-то сказал:
— Я его помню еще комсомольцем, да и ребенком помню: он у меня учился. И всегда был таким: если уж за что возьмется — не отступится, пока не доведет до конца. Притом, сердечный человек.
Огромного роста, с обветренным, загорелым лицом и нахмуренными бровями, с большими узловатыми руками, Чарыяр казался Дурсун суровым человеком. Она робела в его присутствии, но все с большим интересом присматривалась к нему и охотно слушала, когда отец рассказывал о нем.
— Его колхозники зовут «хозяином», — говорил Атаев. — И недаром! Он — новый, советский хозяин: не только о своем заботится, а обо всех колхозниках и о государстве.
Отец рассказал Дурсун о том, как осенью прошлого года, во время сева озимых, Чарыяр предложил засеять сверх плана еще пять гектаров пшеницы, а урожай сдать в фонд обороны.
— Найдем ли воды? — спросили колхозники.
— Найдем, — отвечал Чарыяр.
— Откуда же ее взять?
— Вон оттуда — из главного арыка. — Чарыяр показал рукой в направлении арыка, разделяющего аул на две части.
Арык этот деды копали еще в то время, когда аул делился на несколько родов. Чтобы не было обидно ни тому, ни другому роду, арык прорывали ровно посередине — через холм, по неудобной местности. Земля там плохая, то и дело образуются завалы. Чистить их трудно, поэтому много воды пропадает зря.
— С этим давно пора покончить, — решил Чарыяр. — Если прокопать на небольшом участке новое русло, тогда поливать можно будет лишних не пять и не десять гектаров, а много больше.
Чарыяр привез из Ашхабада гидротехника. Оба они что-то мерили два дня, ползали, высчитывали, спорили, а потом, зимою, колхозники прорыли арык.
Сейчас, в разгар лета, Чарыяра днем и не встретишь в поселке. Он и в конторе колхоза не сидит, даже к своему другу заходит редко, так как поздно возвращается с полей и с дальних ферм. Но сегодня, как только на веранде читальни собрались колхозники, появился Чарыяр с камчою в руке — только что слез с коня. Он поздоровался и присел сбоку, возле мальчишек. Они потеснились на ковре.
— Как вы думаете, — начал без предисловия Чарыяр, — нельзя ли нам щитки на отводных канавах по-новому поставить? Старые заслоны подгнили: пока закрываешь-открываешь, бездна воды уходит даром. Я поглядел в городе — хорошо сделано: раз нажал — остановилась вода, поднял — пошла в полную силу. А мы разве безрукие, что такой простой вещи сделать не можем?
Дурды-ага осторожно отделил в решете большую кисть винограда, поднял ее кверху и, держа в вытянутой руке, помедлив, прибавил:
— Только у нас ведь не так, как в городе: там арыки узкие и щитки требуются небольшие, а у нас — широкие, на них трудней сделать крупную заслонку.
— Известное дело, трудней, — согласился председатель. — Да разве что-нибудь полезное дается легко? Я не знаю, как кому, а мне хоть и в поле не выходи. Идешь по полю: ростки вянут в бороздках, засыхают — кровью сердце обливается. Ты одно скажи, Дурды-ага: будет ли экономия в воде, если мы новые, крепкие щитки поставим? Будет экономия или нет, спрашиваю?
— Тут сомневаться нечего, — вступил в разговор старик-поливальщик. — Лишь бы осилить, сделать. Воду-то сберегли бы. Пока мы заливаем арыки да запруживаем воду, ил несет на посевы.
— То-то и оно! — громко подтвердил председатель. — А если сделаем, как я предлагаю, не надо будет мучиться, не придется на каждом шагу делать земляные запруды. Детям поручи, и они справятся с поливом. Верно, Дурды-ага?
— Что верно, то верно. Я не против, — отвечал, сдаваясь, Дурды-ага. — Но где ты такую массу щитков наделаешь?
— Где? — переспросил Чарыяр. — У нас же, в колхозе. На главных водоразделах железные заслоны поставим, я их в МТС закажу, а на остальных — деревянные щиты, сами сделаем.
— А лес? А доски?
— Доски мои, работа твоя. Идет, Дурды-ага? — наступал Чарыяр.
— Так, — раздумчиво протянул Дурды-ага и, волнуясь, положил обратно в решето гроздь, которую до сих пор держал в руке.
Чарыяр потянулся к нему, похлопал по спине своей большой рукой, потом слегка обнял за плечи.
— Ну вот, Шайтан-ага, и договорились, — с несвойственной ему, казалось, нежностью заключил он. — А когда все это оборудуем, воду пускать доверим Кетчалу. Правда, Кетчал?
Мальчик не ожидал, что на него обратят внимание в таком важном разговоре. Он заерзал на месте, смущенно заулыбался, потом переглянулся с Ораты и другими ребятами. Отодвинувшись в сторонку, они начали о чем-то шептаться.
Дурсун сидела на окне и слышала весь разговор с начала до конца. Теперь она поняла, почему отец называет сурового с виду Чарыяра душевным человеком.
…Только успели девочки приняться за книжку, как в читальню вошел паренек лет шестнадцати, в белой рубахе, с пионерским галстуком.
— Селям! — бойко поздоровался он. — А нам можно послушать книгу? Говорят, у вас интересная…
— Это вожатый отряда, Акмурад, — шепнула Гозельджик Дурсун.
— Садись и слушай! Тебе можно. Садись, мы только начинаем, — хором ответили девочки.
Они были рады и даже как будто польщены, и с готовностью освободили место Акмураду.
Но вожатый
