нет никакой причины так думать. Чисто гипотетический вопрос.
Прилипала, у которого был большой опыт гипотетических вопросов Квезаля, опять наполнил легкие:
— Тогда я должен сказать, Ваше Святейшество, что, если возникнет такое несчастливое обстоятельство… э… обстоятельства, город окажется посреди… э… опасных вод.
— А Капитул?
На лице Прилипалы появилось печальное выражение:
— То же самое, Ваше Святейшество, если не хуже. Как авгур, Шелк может… э… провозгласить себя как Пролокьютором, так и кальде.
— Действительно. Ему не хватает почтительности по отношению к тебе, мой коадъютор?
— Нет, Ваше Святейшество. Совершенно… хм… напротив.
В наступившей тишине Квезаль сделал еще один глоток бульона.
— Ваше Святейшество… э… имеет в виду, что Капитул поддержит… э… воинство патеры-кальде?
— Я хочу, чтобы ты составил циркулярное письмо, патера. У тебя есть почти шесть часов. Более чем достаточно. Я подпишу его, когда мы будем в Великом мантейоне. — Квезаль посмотрел на неподвижную коричневую жидкость в чашке.
— Всему клиру, Ваше Святейшество?
— Подчеркни, что наш святой долг принести утешение раненым и Последнюю формулу умирающим. Намекни, но не говори открыто… — Квезаль замолчал, обдумывая формулировку.
— Да, Ваше Святейшество?
— Что со смертью Лемура правление советников ушло в прошлое. Ты сказал, что знаешь патеру-кальде Шелка?
Прилипала кивнул:
— Вечером сцилладня я довольно… э… обстоятельно беседовал с ним, Ваше Святейшество. Мы обсуждали финансовые… хм… дела его мантейона и… э… различные другие темы.
— А я нет, патера. Но я прочитал все отчеты в его досье, как от его преподавателей, так и от его предшественника. И вот мое мнение. Усердный, впечатлительный, умный и набожный. Нетерпеливый, как и положено в его возрасте. Почтительный, и ты подтвердил. Неутомимый работник, как подчеркнул его преподаватель теономии. Гибкий. За последние несколько дней стал исключительно популярным. Если ему удастся подчинить себе Аюнтамьенто, он сможет править по меньшей мере год. Возможно, дольше. Соответствующее Хартии правление юного авгура, которому понадобятся опытные советники, чтобы остаться кальде…
— Действительно, Ваше Святейшество. — Прилипала энергично кивнул. — То же самое… э… предположение и мне пришло в голову.
Держа в руках чашку, Квезаль указал на ближайшее окно:
— Мы страдаем от перемены погоды, патера.
— Глубокой… э… перемены, Ваше Святейшество.
— Мы должны приспособиться к ней. Вот почему я спросил, плавает ли молодой Наковальня. Если ты сможешь связаться с ним, посоветуй ему энергично двигать руками и ногами. Я ясно выразился?
Прилипала опять кивнул:
— Я… хм… приложу все усилия, чтобы Капитул всем сердцем поддержал… э… законное и святое правление, Ваше Святейшество.
— Тогда иди. Составь письмо.
— А если Аламбрера не… э…, эй?
Квезаль никак не показал, что услышал его слова. Прилипала встал со стула, отступил к двери и, наконец, закрыл ее за собой.
Квезаль встал, и сторонний наблюдатель (если бы он был) мог бы более чем удивиться, увидев, что сгорбленная фигура стала такой высокой. Как на колесах, он скользнул через комнату, распахнул широкие створки окна, выходившего в сад, и впустил внутрь проливной дождь и ветер, заставивший его багровую сутану встать позади него как знамя.
Какое-то время он неподвижно стоял перед окном, косметика розовыми и желтыми ручейками текла с его лица; он думал о тамаринде, который приказал посадить здесь двадцать лет назад. Сейчас тот стал выше многих зданий, которые называют высокими; его блестящие, омытые дождем листья касались оконной рамы, а некоторые робко, на ширину детской ладони, проникали в его спальню — как застенчивые сивиллы, уверенные в теплом приеме, но по привычке робеющие. Родительское дерево, вскормленное его усилиями, сейчас достигло более чем достаточного размера и было для него источником радости: убежище, воспоминание о доме, главная дорога к свободе.
Квезаль пересек комнату и заложил дверь на засов, потом сбросил с себя промокшую сутану. Даже в этот ливень на дереве было безопаснее, хотя он мог летать.
* * *
Гагарка сидел на носу, когда легкое суденышко скользнуло под высокий утес, укрывшись от последнего свистящего порыва ледяного дождя. Он посмотрел на нависший утес, потом направил игломет на авгура, держащего фал.
— На этот раз ты не попробуешь ничего такого. Видишь, какую блямбу ты уже получил? — Шторм разразился на тенеподъеме и не собирался утихать.
— Правь туда, — рявкнула Синель и вытянула руку. С ее растрепанных малиновых волос текли холодные струйки; между полных грудей они сливались в настоящий ручей, который орошал обнаженные бедра.
Старый рыбак, стоявший за румпелем, коснулся фуражки:
— Ага, Жгуч Сцилла.
Из Лимны они вышли вечером молпадня. От тенеподъема до тенеспуска солнце было нитью белого огня, протянувшегося по ослепительно яркому небу; ветер, благоприятный и сильный утром, изменил направление и ослаб, превратился в случайные порывы легкого бриза, который полностью умер ко времени закрытия рынка. Большую часть времени после полудня Гагарка провел в тени паруса, а Синель — в укрытии на шканцах; и все равно он и она, как и авгур, сильно обгорели.
Ночь принесла новый ветер, неподходящий для них. Великая богиня, овладевшая Синелью, требовала точно держать курс, и они, выполняя команды старого рыбака, лавировали, лавировали и опять лавировали. После каждого галса Гагарка и авгур бешено вычерпывали воду, и их часто тошнило; судно накренялось так, что, казалось, планшир должен был уйти под воду; при каждом повороте фонарь, как безумный, раскачивался на верхушке мачты и ударялся о нее, а полдюжины раз вообще гас, оставляя трех усталых мужчин внизу в смертельном страхе, что в наступившей темноте в них кто-то врежется, или они в кого-то врежутся.
Однажды авгур попытался выхватить игломет Гагарки, заткнутый за пояс. Гагарка избил его, пару раз пнул ногой и выбросил в бушующую воду озера, откуда его чудом спас старый рыбак при помощи багра и удачи. Тенеподъем принес третий ветер, на этот раз с юго-востока, штормовой ветер, гнавший перед собой серую пелену косого дождя и хлеставший молниями.
— Спустить парус! — крикнула Синель. — Вытрави задний шкот, идиот! Спустить рею!
Авгур поторопился подчиниться; он был лет на десять старше Гагарки, с выступающими вперед зубами и маленькими мягкими ладонями, которые начали кровоточить чуть ли не раньше, чем суденышко вышло из Лимны.
После того как рея грохнулась на палубу, Гагарка резко повернулся, вызвав негодующие крики того, кто укрывался за его ногами, и уставился вперед, на цель их путешествия, но не увидел ничего, кроме мокрого от дождя камня.
— Мы сейчас под утесом, — сказал он птице Шелка. — Вылезай!
— Нет лезть!
У подножия утеса было относительно сухо и защищено от ветра, хотя, казалось, холоднее, чем на открытом озере; и это живо напомнило Гагарке, что его новая летняя туника, которую он носил
