В Карлтон-Хаус был устроен прием, где Эдуарда одним из первых представили Людовику. Три дня спустя Людовик покинул Лондон, и Эдуард с братом, герцогом Сассекским, провожали его до самого Дувра верхом. В Дувре под рукоплескания ликующей толпы французский монарх взошел на корабль, чтобы отплыть на родину. А на пирсе, церемонно кланяясь, его провожали английский регент, герцог Кентский и герцог Сассекский.
Едва знамена Бурбонов были сняты, как на смену им на улицах вывесили другие цвета — Лондон встречал русского царя и короля Пруссии.
А повсюду, от великосветских салонов до самых грязных трактиров, плодились слухи. Где принцесса Уэльская? Правда ли, что она уехала за границу? А восемнадцатилетняя принцесса Шарлотта? Выйдет ли она замуж за кронпринца Оранского или уже предпочла прусского принца Фредерика? И этот молодой красавчик из свиты царя, принц Леопольд Кобург, зачем он приехал сюда?
Полным ходом шли приготовления к празднествам в честь герцога Веллингтона и его военных побед. И хотя у Жюли совсем не было настроения участвовать в увеселениях, она понимала, что должна находиться рядом с Эдуардом.
Женщина пока еще не нашла в себе сил написать месье и мадам де Салабери и ждала, когда их горе немного поутихнет.
Казалось неразумно и несправедливо жестоким, что судьба может наносить удар за ударом по одной и той же семье в такое короткое время. Но удар оказался неотвратим — перед самым приемом в честь Веллингтона в Карлтон-Хаус Эдуарду пришло сообщение, что Морис и Шевалье де Салабери умерли в Индии от лихорадки.
Жюли чуть не лишилась рассудка от горя. Целыми днями она сидела взаперти у себя в комнате, безучастная и безразличная к мучениям Эдуарда. Разве сможет она теперь написать Катрин? Что скажет ей в утешение? Жюли понимала, что Эдуарду сейчас существенно легче, чем ей. Все это время он был занят подготовкой приема в честь Веллингтона, который предполагал стать самым ярким событием года. У Жюли не было желания являться туда — каждый мужчина в военной форме неизменно напоминал бы ей трех погибших мальчиков де Салабери.
Лишь совместными усилиями друзьям удалось внушить ей, что де Салабери, как семья военная во многих поколениях, должны принять эти смерти как подобает тем, кто воспитан в мужественных традициях.
Принять участие в чествовании победителя собрались все члены королевской семьи — регент в сопровождении матери королевы, а за ними все его братья и сестры. Даже герцогиня Йоркская выбралась из своего затворничества в Оутлендс, чтобы на церемонии стоять рядом с мужем.
Жюли была рада, что ее присутствие там необязательно. Она не испытывала желания прославлять войну и все, что с ней связано. Сейчас ей хотелось только молиться за Шарля де Салабери, чье имя в последнее время часто упоминалось в сводках как имя одного из самых храбрых и доблестных солдат, сражающихся с американцами. «Пожалуйста, Господи, сохрани им этого, теперь единственного сына!» — молила Жюли.
Эдуарда огорчало такое подавленное состояние Жюли, отклоняющей все приглашения принять участие в роскошных торжествах. Однако, сообщив, что пригласил к ним на ужин принца Леопольда, Эдуард и слушать не захотел возражений:
— Нам это даже пойдет на пользу, ma petite. Он молод, красив… а нам с тобой сейчас не помешает молодая компания.
Жюли сама удивилась тому, каким неожиданно приятным оказался для нее этот вечер. К принцу она сразу почувствовала симпатию. А он был довольно откровенен, признавшись, что приехал просить у регента руки его дочери. Он уже встречался с Шарлоттой несколько раз, но пока не получил ободряющих намеков ни со стороны самой леди, ни со стороны ее отца. И теперь просил герцога Кентского помочь. Жюли украдкой бросила на Эдуарда предостерегающий взгляд, который красноречиво призывал его вспомнить обещание не вмешиваться. Эдуард понимающе улыбнулся в ответ.
С этого вечера принц стал частым гостем в их доме. Эдуард все больше проникался симпатией к молодому человеку, который, сняв единственную комнату в одном из частных отелей на Хай-стрит, мог, как никто другой, оценить роскошь и уют особняка в Касл-Хилл.
Они очень сожалели, когда ему пришлось срочно покинуть Англию из-за внезапной смерти зятя. Но перед отъездом Эдуард пообещал стать почтальоном между ним и Шарлоттой, так как регент очень враждебно воспринял предложение Леопольда.
Только в конце сентября Жюли наконец смогла заставить себя написать Катрин де Салабери. Да и то лишь потому, что Катрин уже сама успела написать ей, сообщив о женитьбе Шарля и рождении его маленькой дочки.
«Все это время у меня было огромное желание написать. Но, увы, я чувствовала, что не смогу этого сделать, не причинив моей измученной горем подруге Мышке нового страдания. Такое письмо требовало осторожного подхода, и я вынуждена была ждать, когда пройдет время и я смогу написать, не боясь нанести душевную травму. Я надеюсь, что она все же оправится от удара и что истинная вера, дающая ей утешительную надежду увидеть своих детей в лучшем мире, облегчит страдания ее сердца. Из моей памяти никогда не исчезнут Квебек и Бопорт и наша дружба, которая восторжествовала даже над временем. Все здешние газеты то и дело пишут о подвигах полковника Шарля де Салабери… Я передаю ему огромный привет и тысячекратно благодарю за то, что он дал своей новорожденной крошке мое имя».
Сражение при Ватерлоо было выиграно, но победоносная армия, вернувшись домой, была распущена лишь для того, чтобы столкнуться лицом к лицу с новым врагом — нищетой и безработицей. Эдуард, как глава многочисленных благотворительных фондов, был занят с утра до ночи.
Еще в прежние годы он познакомился с Робертом Оуэном, богатым хлопковым фабрикантом из Шотландии, чьи идеи всегда вызывали презрительное неодобрение у других промышленников. Он предоставлял своим рабочим хорошее жилье и позволял им за счет рабочего времени заниматься собственными огородами, чтобы своими руками выращивать себе пропитание. Его рабочие и их семьи имели возможность получать образование, поэтому преступности в рабочих поселках почти не было. Когда соперники пытались высмеивать его, Роберт Оуэн упрекал их в алчности и безразличии к таким уродливым явлениям, как детский труд и потогонная система.
Эдуард с радостью принимал мистера Оуэна у себя в Кенсингтонском дворце, а также с интересом слушал его лекции в Бедфорд-Скуэр и соглашался с его мнением относительно зла, порождаемого угнетением.
Когда кто-то из пэров упрекнул герцога в радикальных взглядах, он немедленно парировал, сказав, что не скрывает и не стесняется их. При этом с подчеркнутой многозначительностью заметил: «Я просто предвижу результаты. Я твердо знаю, что когда-нибудь в нашем обществе наступит равенство и оно даст людям настоящие безопасность и счастье. Даст в гораздо большей степени, чем нынешняя система».
Теперь он еще больше увеличил свои пожертвования, несмотря даже на то, что не мог оплатить собственные долги. Имея общий доход в двадцать четыре тысячи фунтов стерлингов, Эдуард по-прежнему не мог обойтись без долгов, отчаянно проклиная высокие проценты, которые приходилось выплачивать кредиторам, налоги, на которые уходило две тысячи, и мошенника-поверенного, скрывшегося в неизвестном направлении с другими двумя тысячами, врученными ему для оформления страховки.
