Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
Мы, конечно, не спали всю ночь. Какой идиот мог бы спокойно спать после вынесения ему смертного приговора?! Илья, закрыв глаза, лежал на стареньком диване, я сидел за столом и то ронял голову на руки, то глядел в одну точку на стене. Человек, однако, не может долго находиться во власти одного и того же состояния. Мне кажется, что все приговоренные в большинство своем верят в чудо и в то, что с ними ЭТО не случится. Как бы там ни было, я тоже рассчитывал, что с рассветом приговор смягчат или вовсе отменят. Я же ни в чем не виновен. Я не шпион, не диверсант, а, скорее, наивный репортер, который, вероятно, был не в силах понять, что на войне бывают и такие жертвы.
Утром нам принесли завтрак. Во дворе дома я заметил одну из тех женщин, которая была в ту новогоднюю ночь рядом с Дудаевым. Вскоре появился мрачный верзила, а за ним и сам Джаниев:
– Решено выслать вас обоих за пределы Чеченской республики Ичкерия. И чтобы вы больше никогда не появлялись на ее территории! Особенно ты! – ткнул он мне в лицо пальцем.
Нам вернули паспорта и деньги и посадили в машину. Я попытался заговорить о нашей аппаратуре и личных вещах. В ответ военный прокурор сильно хлопнул дверью машины и резко махнул водителю. В общем, он был прав: какая на фиг аппаратура, после отмены расстрела надо быстро делать ноги.
Нас высадили за селом Гехи-Чу, чтобы дальше добирались своим ходом. Однако я не намерен был сдаваться. Отправив Илью из аэропорта Нальчика в Москву, я вернулся в Чечню искать, что называется, правду и вернуть изъятую камеру с личными вещами. Конечно, это было полным безрассудством, но я впал в слепой азарт, считал, что с нами обошлись несправедливо, дерзко и унизительно. Я рассчитывал встретиться с Дудаевым, объясниться с ним, и даже если и не заставить этих людей извиниться, то хотя бы вернуть личные вещи и аппаратуру, что по моему представлению было равнозначно извинению. Мне казалось, что одно дело потерять технику на съемках боя какого-нибудь или заварушки и совсем другое, когда у тебя ее просто отняли и ты вернулся в редакцию без нее, как боец без табельного оружия… Одним словом, меня взяли в Урус-Мартане и увезли куда-то на запад. В одном из предгорных сел (позже выяснилось, что это Рошни-Чу) посадили под домашний арест и велели не высовывать носа за ворота. Так началось мое двухнедельное заточение.
Небольшой саманный дом, рядом – большой кирпичный, широкий двор с навесом, высокие ворота. Мне велели расположиться на диване в одной из комнат большого дома. В первые дни со мной вообще никто не общался. Ходили разные, чаще всего вооруженные люди, садились рядом и разговаривали о чем-то своем, на меня почти не обращали внимания – так, зададут пару дежурных вопросов о жизни в Москве. По всей видимости, все домочадцы и приходящие в гости были в курсе моей истории и не испытывали ко мне особого интереса, будто и не жилец я вовсе.
Но вот наконец появился хозяин дома, лет 45, с беззлобным лицом, обросший, в дешевом камуфляже со «стечкиным» на поясе. Похоже, вернулся то ли с рейда, то ли с длительного дежурства в засаде. Неожиданно улыбнулся мне и представился:
– Меня зовут Доку. Мои ребята все рассказали про тебя. Я видел тебя по телевизору. Что же это ты, Ильяс, нашего президента обижаешь. Он к тебе с доверием, а ты… Ладно, разберемся. А пока поживи у меня. В моем доме можешь никого не бояться. Но попытаешься сбежать – пеняй на себя! – строго завершил хозяин.
Что означало «разберемся», осталось непонятным и повисло в воздухе еще на несколько дней. Доку исчез, но относиться ко мне стали заметно лучше, кормить стали сытнее и разрешили прогуливаться во дворе. В доме или поблизости все время находился один или несколько вооруженных людей. Они то спали сутки напролет, то возились с чем-то по хозяйству и нередко оставляли свои автоматы прямо у меня в комнате. Вначале я удивился этому и, подумав, что пытаются провоцировать, проверил, заряженные ли они. Автоматы с подствольниками были заряжены «под завязку» – стреляй не хочу.
Время между тем тянулось жутко медленно, а иногда останавливалось. В такие минуты не было слышно ничего, даже отдаленного лая собак. Сидишь себе, как оглохший, в полутемной комнате и тупо смотришь в окно, заклеенное крест-на-крест, – а там, оказывается, и облака застыли и недвижно повисли в воздухе. Я пытался читать. Обнаружил какую-то потрепанную книжку с пожелтевшими страницами и листал ее. Поверите ли, совершенно не помню, о чем она была. Томительная неопределенность, нараставшее нервное напряжение мутили рассудок.
Но вот вновь появился Доку и сказал, при каких условиях я могу быть освобожден. Боже, наконец-то!
Любимов должен принести извинение за тот январский эфир. Но как это сделать, как передать в Москву информацию об условии моего освобождения? «Дай номер телефона, мы свяжемся с ним», – сказал Доку и пригласил меня поужинать с ним.
Связывались с Любимовым долго. То есть вообще не было никакой информации, состоялся ли разговор и если состоялся, то чем именно он закончился.
В одну из ночей, полных различными предположениями, в доме у Доки появился сам Шамиль Басаев в компании нескольких соратников. Он разговаривал со мной запросто, как ни в чем ни бывало. После буденновских событий я виделся с ним два-три раза, один раз, помню, даже сыграл с ним короткую партию шахмат. Короткую, потому что я быстро проиграл и он не захотел больше играть со мной. Только в конце разговора Басаев спросил, что это я делаю дома у Доки. Я коротко объяснил. «Что-то этот усатый слишком много на себя берет в последнее время», – сказал Басаев. Его друг явно поддержал своего командира, хотя точно я не понял, что он сказал по-чеченски. «Ладно, – сказал Басаев, – все будет нормально. Скажем ему, чтобы и камеру тебе вернул». Камеру так и не вернули, но вскоре меня освободили.
За запретными воротами меня ждали мой старший брат Магомет, мои друзья – Керим Ахматов, Сергей Холодный, режиссер «Взгляда» и честный мой водитель Лёма. Начальство подарило мне неделю отпуска, которую я провел в Подмосковье в целебных пеших прогулках.
…Мы с Сашей Любимовым долго думали, как сдержать обещание и извиниться за тот злосчастный эфир и в то же время сохранить лицо и остаться при своем мнении относительно жестокого захвата заложников в Кизляре. Формулировка была найдена. И насколько я знаю, все остались довольны.
Глава 21
Ну, раз уж стали нормально кормить, значит скоро освободят! По всему было видно: наша драматическая эпопея близилась к концу. Мы так долго думали об освобождении, рисовали его в своем воображении, прислушивались и ковырялись в своих предчувствиях, гадали на промасленных картах, расшифровывали свои сны и привидевшиеся образы, что, видимо, развили в себе шестое чувство. Оно подсказывало нам, что ЭТО произойдет скоро. Такое ощущение поднимало настроение. А удерживать его помогало хорошее питание. Что ни говори, мы все-таки животные, и пища, пожалуй, первая из присущих нам потребностей. И нас кормили, как на убой, точнее, приводили в «товарный вид», а это означало, что «покупатель» созрел. Похитители договорились об условиях нашего с Владом освобождения.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
