с разросшейся семьей. Брайтвизер утверждает, что искренне полюбил их. И хотя собственные родители Роланда Брайтвизера уже умерли, он привозит обожаемых его сыном дедушку и бабушку с материнской стороны. Его бабушка с дедушкой, всегда готовые поддержать внука, прощают ему все преступления. «Музеи не должны были оставлять эти вещи валяться без охраны», – утешает его бабушка.
Вдохновленный этими визитами, больше не нуждающийся в строгом надзоре из-за склонности к суициду, Брайтвизер пытается понемногу адаптироваться к ритмам тюремной жизни. Он получает работу – собирает слуховые аппараты; он проезжает сотни миль на велотренажере. От товарищей по несчастью он узнает тонкости искусства отмывания денег. Он даже находит свое призвание в иерархии тюремного мира: Брайтвизера не интересуют циркулирующие по тюрьме контрабандные наркотики, потому он становится «штатным уринатором», как он это называет. Он обеспечивает чистыми анализами тех сидельцев, которым необходимо пройти тест на наркотики, и получает стандартную плату в виде банки кока-колы.
Тем временем медленно тянется бюрократическая подготовка к его суду. Его обвиняют в похищении более шестидесяти предметов искусства в Швейцарии, а заодно в неуплате пятнадцати штрафов за неправильную парковку – швейцарцы относятся к такому серьезно. После запланирован еще один суд, во Франции, где в качестве ответчиков выступают он сам, его мать и Анна-Катрин. Теоретически суды могут состояться в каждой из семи стран, где Брайтвизер совершал свои кражи. Он часто задается вопросом, освободится ли он вообще когда-нибудь. Проходит второе Рождество под замком, затем Новый год, 2003-й. Он часто встречается со своим адвокатом, назначенным по суду: Жан-Клод Морисо, опытный защитник, выбран для этого дела, поскольку известен в юридических кругах как большой любитель искусства.
В четверг утром, 4 февраля 2003 года, через пятнадцать месяцев после ареста, перед Музеем Вагнера Брайтвизера усаживают в полицейский фургон. Он выглядит измученным, неопрятным, волосы нечесаные – всю ночь он провел на нервах. В наручниках его высаживают из фургона перед крепостью тринадцатого века, с крошечными окошками в массиве гранитных стен и башенками на углах. В крепости теперь находится уголовный суд Грюйера. Брайтвизер украл по меньшей мере по разу в музеях шестнадцати из двадцати шести кантонов Швейцарии, и Грюйер выбрали для проведения суда, потому что здесь он совершил свое первое преступление в Швейцарии – в обществе Анны-Катрин украл картину маслом по дороге на лыжный курорт.
Брайтвизер проходит по припорошенному снегом мосту над крепостным рвом, оказываясь в крепости и под прицелом фотообъективов. Ему выкрикивают какие-то неразборчивые вопросы.
В этот момент он жалеет, признается он, что не приоделся и не привел себя в порядок. В зале суда, куда его вводят, скучные штукатуренные стены, серые с белым, и мраморный камин. Над камином красуются слова: «Искусство, Наука, Торговля, Изобилие» – главные добродетели Швейцарии.
Его усаживают лицом к судье в квадратных очках, которые привлекают внимание к его глазам и придают ему пугающее и жутко серьезное выражение лица. Рядом с судьей четверо присяжных, три женщины и мужчина, все средних лет; они будут выносить вердикт вместе с судьей и в том числе выбирать Брайтвизеру меру наказания. Адвокат, хорошо одетый и аристократичный, сидит за столом за спиной подзащитного. Чтобы рассадить толпу репортеров, в зал втиснули дополнительные стулья. По словам Брайтвизера, он чувствует, как взгляды всех в зале впиваются в него. Звучит призыв к порядку, и судебное заседание начинается.
33
Вопрос о его виновности не стоит. Брайтвизер подписал дюжины подробных признаний. Обсудить предстоит, объявляет судья, только меру наказания. Брайтвизер на данный момент отсидел за решеткой четыреста сорок четыре дня, и этого достаточно, настаивает адвокат. Его клиента необходимо освободить прямо в зале суда. Адвокат напоминает суду: Брайтвизер совершал свои кражи тихо-мирно, можно даже сказать – вежливо. «Он не какой-то там громила. Он джентльмен». Он не взламывал замки, ничего не раскурочил, разве только стеклянную витрину в замке неподалеку от Цюриха, за что его клиент приносит самые искренние извинения и обязуется полностью возместить убытки.
Защита вызывает всего двух свидетелей. Кристиан Михлер, багетный мастер, рассказывает, как был ошеломлен, узнав, что его приятель – вор, однако его первой реакцией было сочувствие. Дружить с Брайтвизером, замечает он, редкое удовольствие.
– У него душа коллекционера, – сообщает суду Михлер, – однако чрезмерная страстность, должно быть, его подвела. – Михлер упоминает, что прибыл в Швейцарию за свой собственный счет, и судья решает, что суд должен компенсировать ему расходы. Михлер отвечает, что в этом нет необходимости. – Я приехал только ради друга.
– Мне жаль, что я разочаровал тебя, – говорит Брайтвизер со своего места.
– Нет нужды извиняться, – отзывается Михлер.
Отец обвиняемого тоже дает показания. Роланд Брайтвизер считает, что несет ответственность за поведение сына, пострадавшего из-за его скандального развода и долгого отсутствия; впрочем, даже маленьким мальчиком его сын был одиночкой.
– У него почти не было друзей, – рассказывает отец. Он предпочитал одиночество, любил посещать музеи и места археологических раскопок. – Я не удивлен, что ему потребовалось окружить себя шедеврами. – Его сын всегда, кажется, предпочитал вещи живым людям.
Потом наступает очередь Брайтвизера. Не сдерживая слез, он уверяет, что всегда представлял себе, как будет расставаться со своей коллекцией. Старинные произведения искусства – они как путешественники во времени, говорит он, и его мансарда была для них всего лишь остановкой на пути. Его коллекция должна была его пережить.
– Я был просто их временным хранителем, – прибавляет он. Он собирался все их вернуть «лет через десять, пятнадцать, двадцать». И тогда его сокровища продолжили бы свое путешествие.
– Не попадайтесь в ловушку слезливого юноши, – парирует швейцарский прокурор, выведенный из себя этими фантазиями. – Это опасный человек, угроза обществу, и он не выказывает раскаяния. Как только ему выпадет шанс, – предостерегает суд прокурор, – Брайтвизер украдет снова.
Брайтвизер отрицает, он завязал навсегда.
– С воровством покончено, я гарантирую. Искусство достаточно меня наказало. – Он повторяет свое заявление: – В один прекрасный день я вернул бы все.
Даже судья сомневается.
– И вы даете слово чести? – спрашивает он.
Брайтвизер подтверждает это.
Брайтвизер хочет сказать, подчеркивает его адвокат, что на самом деле он не воровал – он заимствовал. Мысль о том, что предметы искусства вор берет на время, кажется смехотворной, однако ее блистательно изложил публике британский адвокат Джереми Хатчинсон после случившейся в 1961 году кражи «Герцога Веллингтона» Гойи из Национальной галереи в Лондоне. Пятидесятисемилетний вор Кемптон Бантон продержал картину у себя дома четыре года, а затем отнес ее в камеру хранения на Бирмингемском вокзале и сдался полиции. На суде он был признан невиновным в краже картины. Однако его обвинили в
