спустя еще три года. Некоторые средства массовой информации фантазируют вовсю, пытаясь заполнить пробелы в истории. И шире всего распространяется версия, что его мать запихнула всю живопись в измельчитель в раковине на кухне. Брайтвизер с трудом представляет, чтобы хоть одну картину на дереве можно было бы вот так уничтожить, не говоря уже о шестидесяти. Кроме того, в кухонной раковине его матери не установлен измельчитель.
Одна эльзасская газета, «L’Alsace», сообщает, что общая стоимость его трофеев составляет примерно миллиард долларов США. Би-би-си в Англии поднимает сумму до одного миллиарда четырехсот миллионов. «Нью-Йорк таймс» дает оценку между 1,4 и 1,9 миллиарда. Многотиражная газета Эльзаса «Les Dernières Nouvelles», утверждает, что украденное стоит более двух миллиардов. Музейные экспонаты, большинство из которых невозможно продать на легальном рынке, трудно верно оценить.
Брайтвизер всегда сильно недооценивал стоимость своей коллекции – так на него меньше давила ответственность за обладание ею, поясняет он. Ему казалось, что общая стоимость всего не превышает тридцати миллионов долларов, хотя он мог сообразить, ведь он столько читал по теме. Он опасается, что теперь ему придется возмещать два миллиарда долларов – а это едва ли возможно даже за пятьдесят жизней. У него снова никогда не будет денег. Сидя в тюрьме, он отвечает отказом на все просьбы об интервью; впрочем, правоохранительные органы и без того не допустили бы их. Брайтвизер не произносит на публике ни слова.
В новостях по телевизору сообщают, что его мать тоже арестована. Анна-Катрин на свободе, хотя угроза нависла и над ней. Во время всех допросов Анна-Катрин отрицала всякое свое участие в кражах или уничтожении шедевров. И вот теперь его мать – медсестра из детской больницы, прихожанка местной церкви, уважаемая гражданка, невиновная в кражах, – оказывается под замком. У него в голове «короткое замыкание», признается он. Его гложет огромная тоска. Брайтвизер распускает катушку зубной нити у себя в камере и плетет из нее веревочку, затем делает петлю и привязывает ее к крюку для лампы. Он не уверен, что зубная нить окажется достаточно прочной, но шанса проверить ему не выпадает. В камеру врывается охранник, заметивший, чем он занимается.
– Я больше не могу, – заявляет он полицейскому. Брайтвизера тут же причисляют к заключенным, склонным к суициду, и прописывают антидепрессанты.
Брайтвизер рассказывает, как сквозь прутья решетки на окне он наблюдает за огнями светофора на улице внизу, отдаваясь медленному ритму сменяющих друг друга зеленого, желтого, красного. К нему заходит обеспокоенный фон дер Мюлль, он приносит аукционные каталоги, и Брайтвизер ценит его доброту, хотя ему и невыносимо открывать каталоги. Он три дня кряду смотрит на светофор, прежде чем начинает успокаиваться, и тогда он приходит к выводу, что у него остался один, последний светоч в жизни. Коллекции у него больше нет, зато есть Анна-Катрин.
В последний раз их общение свелось к обмену отчаянными взглядами, когда его арестовывали перед Музеем Вагнера полгода тому назад. И теперь он грезит о ней наяву; он рисует в своем воображении, как ямочки играют у нее на щеках, когда она улыбается, сидя вместе с ним в маленьком ресторане в средневековой деревеньке Руффах, где они иногда кутили после удачного ночного свидания. Они всегда заказывали классический эльзасский тарт фламбе. Если он сумеет оживить былую страсть, уверен он, то вернет себе и умственное здоровье. Мысль об Анне-Катрин пробуждает в нем желание жить.
Правоохранительные органы запретили ему всякие контакты с Анной-Катрин, даже письма, с тех пор как он признался в похищении всего, что обнаружили в канале, – подобное общение, считает полиция, повредит расследованию, – однако Брайтвизер верит, что какое-нибудь из его посланий как-нибудь проскользнет. Он пишет ей часто, умоляет о прощении и рассказывает о своей любви. Как только он выйдет из тюрьмы, пишет он, он найдет нормальную работу, устроится продавцом.
Потом они купят собственное жилье, заведут детей и будут жить долго и счастливо. К тому времени, когда ему исполняется тридцать один, в октябре 2002 года, он успевает отправить ей двадцать писем. Он не знает, дошли ли они, знает только, что ни разу не получал ответа.
Позже, в приступе отчаяния, он умудряется раздобыть в тюрьме контрабандный сотовый телефон и набирает по памяти номер ее больницы. Его переключают на ее отделение, и он просит дежурную медсестру позвать Анну-Катрин. Он слышит, как выкрикивают ее имя, и сердце его начинает биться чаще. Однако дежурная медсестра возвращается к трубке и спрашивает, кто звонит.
– Один друг из Швейцарии, – отвечает Брайтвизер. Он слышит перешептывания на заднем плане.
– Анна-Катрин не хочет с вами разговаривать, – произносит дежурная и кладет трубку.
Депрессия поглощает его снова. Его мать в тюрьме, ей запрещено общение с ним. Ему разрешены посетители, если их кандидатуры одобрены властями, однако его бабушка с дедушкой слишком старые, чтобы водить машину. Друзей у него нет. В итоге коллекция из мансарды просто-напросто уничтожила его…
Из близких ему неожиданно приходит на помощь отец. В камеру приносят письмо, и почерк на конверте, несмотря на все прошедшие годы, узнается безошибочно. Когда он распечатывает конверт, его захлестывает потоком разрозненных воспоминаний, говорит Брайтвизер, вот он в ярости отдирает антенну от отцовского «мерседеса» в разгар ссоры; вот несется на водных лыжах по Женевскому озеру за катером, которым правит отец. Это письмо нарушает восьмилетнее молчание, за это время отец успел заново жениться. Брайтвизер никогда не встречался с мачехой или сводной сестрой, а его отец не знал, что сын сидит в тюрьме. Но потом Роланд Брайтвизер увидел по телевизору новости и схватился за перо.
«Я обращаюсь к тебе, – пишет отец, от всей души готовый поддержать сына. – Возьми мою руку. Я здесь, чтобы тебе помочь. Отринь свою гордость и ненависть». Подписано письмо: «Твой отец».
Брайтвизер тает, он немедленно пишет ответ, размахнувшись на целых четыре страницы. Вскоре после того отец приезжает в тюрьму, прихватив с собой утешительный пакет с сыром и салями. Мужчины с одинаковыми ясными голубыми глазами и худощавым телосложением договариваются начать все заново. Отец теперь приезжает к нему каждое четное воскресенье, часто начиная свой визит с крепких объятий, и проводит в разговорах с сыном по три часа – максимум, разрешенный тюрьмой. Цифра в два миллиарда, признает его отец, чрезвычайно впечатляет. Полицейский из французского отдела по борьбе с преступлениями в сфере искусства, выступавший в выпуске новостей, заявил, что преступления Брайтвизера будут внесены навечно «в анналы истории искусств».
В одно из воскресений отец приезжает с женой и ее дочкой, и в тюремной комнате для свиданий Брайтвизер знакомится
