чтобы выяснить планы Австрии в отношении Королевства Обеих Сицилий. В докладах от 14 (26) и 15 (27) октября, представленных Александру, министры иностранных дел России подвели итоги конфиденциальных бесед[225]. В этих докладах подтверждались звучавшие ранее заявления об уважительном отношении к особым интересам Австрии в Италии, хотя Россия явно ожидала, что три державы рассмотрят, каким образом план Австрии был бы организован и представлен не только правительству в Неаполе, но и союзникам вместе с остальной Европой. Российские министры также продолжали выступать за более высокий приоритет нравственной силы перед военной для достижения поставленных задач по реставрации, и они все еще надеялись вынести на обсуждение испанский вопрос во время этих встреч. Австрия, напротив, продолжала настаивать на разделении этих двух кризисов. Кроме того, все соглашались с тем, что любое военное вторжение в Королевство Обеих Сицилий должно было быть легитимизировано как согласованный шаг союза. Россия не претендовала на то, чтобы все кабинеты дали одинаково решительный ответ, а скорее хотела заранее знать, какому курсу будет следовать Австрия. Кроме того, Каподистрия и Нессельроде пытались внушить Меттерниху, что присутствие иностранных войск в Королевстве Обеих Сицилий могло поставить под угрозу власть, престиж и даже жизнь короля Фердинанда I. Хотя Меттерних признал потенциальную опасность, он настаивал на том, что революционная угроза Европе делала интервенцию неизбежной. Австрия также утверждала, что пользовалась поддержкой в неаполитанском правительстве и поэтому нуждалась только в моральной поддержке со стороны России. Меттерних также не ожидал, что правительства Великобритании и Франции свободно выскажутся по неаполитанскому вопросу. «Франция и Англия будут говорить языком их конституций», – заметил он, одновременно настоятельно призывая союзные дворы сохранять единство в отказе признавать новое неаполитанское правительство[226].
Меттерних заявил, что настал момент, чтобы поддержать план Австрии по подавлению революционного заговора, следующим шагом должно было стать «восстановление монархии Обеих Сицилий под эгидой европейского союза». Если министры иностранных дел России и надеялись, что моральное решение проблемы неаполитанской революции возможно, они приложили мало усилий, чтобы убедить Меттерниха изменить курс. Вместо этого они, видимо, приняли неизбежность и некую обоснованность австрийской интервенции, при этом настаивая на том, чтобы решения принимались в рамках Тропаусского конгресса. Российское правительство также придавало большое значение форме и процессу переговоров. Союзные правительства должны были согласовывать свои мнения для того, чтобы «представить их всему миру едиными в моральном и политическом отношениях». В очередной раз дипломатические агенты Александра утверждали, что не может быть победы в борьбе против революции без союзного единства. Лишь путем исполнения заключенных договоров союзные державы могли получить общественную поддержку. Революция в Королевстве Обеих Сицилий проявила потенциальный раскол во взглядах Австрии и России на вопросы, касавшиеся внутренней политики суверенных государств. Эти различия были очевидны с 1814 года, хотя только сейчас они стали значимыми для конкретных политических решений. Если российское правительство собиралось предложить хотя бы только моральную поддержку австрийской интервенции, оно ожидало, что союзники подготовят совместное заявление о принципах. В частности, они должны были найти золотую середину (milieu juste), какой им следовало держаться, и ту правильную линию (la ligne droite), которой они могли бы следовать при решении таких вопросов, и они не должны были отклоняться от политики, которую обе империи проводили с 1814 года.
Вскоре после конфиденциальных бесед между Каподистрией, Нессельроде и Меттернихом союзники быстро перешли к публичному согласию. Как описывали ситуацию российские дипломаты, только три двора, собравшиеся в Троппау, – австрийский, прусский и российский – могли свободно высказать свое мнение по главному вопросу о Неаполе[227]. На тот момент Британия и Франция поддерживали австрийскую позицию; тем не менее оба правительства оставались уязвимыми к политическим изменениям, которые могли произойти в результате предстоявших выборов, и ни одно из них не могло принять непосредственное участие в обсуждениях в Троппау. В другом докладе, представленном Александру 15 октября, Каподистрия и Нессельроде описали анализ политической ситуации в Европе от австрийского правительства, ссылаясь на революцию в Неаполе[228]. В общем революционный поток угрожал «полным уничтожением всех государств и всех учреждений, как прежних, так и нынешних». Другими словами, вторжение в Королевство Обеих Сицилий было не только ответом на австрийские интересы. Действия этих трех держав также не представляли собой реализацию отдельного Священного союза абсолютистских монархий. Провозглашенной основой для совместных действий являлась обязанность поддерживать сохранение общества и установлений. Нравственная солидарность великих держав, признание обязательства действовать и единство в исходной точке, ведущее к решительным действиям, – в этом заключалась цель неаполитанского плана, принятого в Троппау. Австрия признала, что условия, необходимые для решительных действий, не могли быть в одинаковой степени выполнены всеми государствами. Разные правительства функционировали в рамках различных режимов, и не всегда было можно сохранять моральное единство. Но даже несмотря на то, что великие державы, возможно, и не были едины в своей свободе действий, им все еще нужно было доказать общественности, что в «единстве намерений и воли союзных дворов» никаких различий не было.
Важность единства намерений среди великих держав привела к дальнейшим обсуждениям договора о гарантиях. Россия предлагала такой договор в Аахене. На этот раз предложение поступило от Австрии, и вновь обсуждения зашли в тупик. Каподистрия и Нессельроде сообщили о предложении Александру I. Их доклад интересен тем, что он раскрывает австрийское мышление в вопросах законного суверенитета и интервенции[229]. Как упоминалось ранее, образ контрреволюционного альянса абсолютистских монархий кажется слишком упрощенным. На основании австрийского предложения державы, подписавшие договор, гарантировали бы сохранение законной суверенной власти, а также основных относящихся к ней институтов в каждом из государств Европы. Если власть в стране находилась бы в руках легитимного государя, и он сам по собственной воле осуществлял бы те или иные реформы, державы не вмешивались бы во внутренние дела этой страны. Гарантии основных институтов не исключали политических изменений, опять же, до тех пор, пока они происходили законными средствами и в результате свободных действий власти легитимного государя. Изменения основных институтов государства, произведенные в результате мятежа против существующей власти легитимного государя, не считались законными. Кроме того, фактическое существование правительства не наделяло его легитимностью, хотя правовые изменения в формах правления подпадали бы под гарантии. И наконец, державы, подписавшие договор, рассматривали бы просьбы о вмешательстве со стороны государя, страна или институты которого подверглись нападению со стороны незаконных сил. В тех случаях, когда государь был лишен власти и был не в состоянии обратиться с просьбой о вмешательстве, они должны были обсудить способы вернуть монарху, лишенному его законной власти, полное и неограниченное пользование этой властью.
На первый взгляд, предложение Австрии о заключении договора о гарантиях (как сообщали Каподистрия и Нессельроде) выглядело как акт контрреволюции. Если законный монарх санкционировал бы впоследствии изменение политических институтов, произошедшее в результате внешних сил (как это неоднократно происходило во время Наполеоновских войн), гарантия договора распространялась бы на него лишь тогда, когда державы единодушно признали бы его совместимым с сохранением социального порядка и всеобщего спокойствия в Европе. Хотя сторонники политических реформ обвиняли союзников в стремлении лишить положение вещей всякой подвижности, реальная цель великих держав заключалась в том, чтобы оставить право на политические изменения за теми, кто им обладал. Очевидно, что эта формулировка не принимала изменения, произошедшие из-за революции или по воле народа. Кроме того, поскольку правовые изменения могли привести к пагубным
